Это было мое первое и самое горестное расставание с Юлей.

Новостей пришлось ждать три дня: потом Володя вернулся из Баку и уверил, что все в порядке. Я улетела на гастроли, и мы часто переписывались с бакинскими родственниками. Письма оттуда приходили подробные, но меня они не радовали. Юля не могла привыкнуть к новому быту, к чужим людям, так сразу появившимся в ее жизни. Тем более что родные – и я и Володя – исчезли из ее поля зрения совсем и как-то сразу. И пища другая, непривычная: она любила каши и фруктовые пюре, а там каши не приветствовались. Рая, жена Володиного брата, азербайджанка, готовила изумительные национальные блюда: их мальчик все ел, а наша принцесса отказывалась. Она была очень беспокойной, нервничала и все время плакала. А я сходила с ума, считала дни и боялась, что мой ребенок за два месяца разлуки меня забудет.

И вот – конец гастролей… Я покупаю билет, и тут становится известно, что самолет могут не выпустить, потому что на Баку надвигается холера и, вполне возможно, объявят карантин. Я молила всех богов, чтобы мой самолет не задержали, и боги смилостивились: я прилетела в Баку и через день вылетела с Юлей последним рейсом в Москву. И сразу Баку закрыли на карантин.

А прилетела я в Баку рано утром и вошла в дом, когда Юля еще спала. Я пришла на балкон (из-за жары она спала там) и стала ждать, когда дочь проснется. Юлю по моей просьбе остригли налысо – существовало поверье, что это нужно обязательно сделать через год после рождения: вместе с волосами дитя оставляет все плохое, и уж тогда растут новые и, конечно же, густые волосы.

Я сидела возле своей лысой девочки и смотрела на нее с непередаваемым чувством абсолютного счастья. Из минут, о которых писал Гёте, даже не знаю, сколько принадлежало этому моменту – время для меня остановилось.

Сначала, не раскрывая глаз, Юля заскрежетала хриплым, не знакомым мне звуком, потом села, и, все еще не раскрывая глаз, капризно и требовательно заплакала и принялась тереть глазки кулачками. Потом она открыла глаза и увидела меня. Боже мой, какое это было счастье: она меня не забыла! Она меня сразу узнала! Она смотрела на меня, не веря, что она меня видит. Потом быстро перебралась ко мне, жмурясь от моих поцелуев, потом крепко схватила, зажав в своем крохотном кулачке мой халат, и не выпускала ни на секунду.

С тех пор я старалась не расставаться с Юлей, она ездила со мной на гастроли, начиная с двухлетнего возраста.

Но дважды все-таки пришлось расстаться – гастроли предстояли в городах, где могли возникнуть трудности с питанием и бытом. Месяц Юля прожила в Брянске у моей мамы и еще месяц, в другой год, – под Ленинградом, на даче у наших пожилых друзей, которых она хорошо знала и любила. И все же, когда я за ней приехала, Юля спросила, не оставлю ли я ее здесь. Спросила, когда мы шли с ней покупать новые туфельки. У Юли была стерта пяточка, и я предложила ей остаться дома: магазин напротив, я вернусь быстро, а со стертой пяточкой идти трудно. Но Юля крепко схватила меня за руку и решительно пошла со мной. И на полпути спросила. Ей было уже пять лет. Вопрос больно ударил меня в сердце.