Я не могла понять, как такая мысль могла закрасться в ее крошечную головку. Может быть, какой-то глубинной памятью она помнила Баку? Два месяца разлуки в том возрасте могли показаться вечностью! Возможно, еще тогда на подсознательном уровне в ней и поселился этот страх? Ничего другого я предположить не могла.

Я никогда Юлю не обманывала, все, что обещала, старалась выполнять. Правда, на гастролях бывало, что после спектаклей, вернувшись в гостиницу, я кормила ее ужином, укладывала спать и, пожелав спокойной ночи, уходила на общее сборище актеров у кого-нибудь в номере. Мне хотелось отдохнуть от напряженного дня. А напряжение мое было огромным из-за постоянной раздвоенности: я была одновременно сосредоточена и на Юле, и на работе (спектакле, телевидении, журналистах). И каждый день приходилось думать: с кем оставить дочку, пока я играю спектакль или даю интервью, кого попросить приглядеть хоть одним глазком? Тем более что Юля была бойкой девочкой, все хотела лично попробовать на вкус и к тому же задавала тысячу вопросов в минуту – спокойным ребенком назвать ее было сложно.

Мамин завет «твои проблемы – это твои проблемы» крепко сидел во мне, и я старалась не обременять окружающих, что требовало немалых усилий. Уложив Юлю, я обещала ей вернуться через часок, но засиживалась и на полтора, и на два. Я считала, что имею право на эти два часа покоя. Считать-то я считала, но кошки на душе скребли.

Вернувшись в номер, я видела, что дочь уже спит. Впрочем, когда Юля выросла, из ее рассказов выяснилось, что она всегда ждала моего возвращения и только тогда засыпала…

Я понимала, что ребенок – это полноправный член семьи и с его мнением и интересами следует считаться. Кроме того, требования, которые ты предъявляешь ребенку, нужно обязательно подтверждать собственным примером. Я старалась именно так и поступать. Я даже сумела бросить курить, когда Юля заставила меня дать ей честное слово, что брошу. Продержалась я, правда, всего месяц.

Я считала себя хорошей матерью. Все свободное время отдавала дочери, правда, у меня его было немного. Я и свою маму считала хорошей матерью, хотя у нее времени на меня оставалось еще меньше. Мама была строга со мной – и я тоже была строгой мамой: считала это правильным. Моя мама росла с мачехой и, вероятно, потому не обнимала меня, не целовала и редко хвалила. Мне этого недоставало в детстве, и я обнимала и целовала свое дитя постоянно, хвалила ее, говорила, как ее люблю и как она мне дорога. Картина, которую Юля нарисовала года в четыре, изображающая море, корабль и капитана, висела над нашей тахтой. Я поощряла ее ранние литературные опыты – наивные, но искренние сочинения о героях, противостоящих фашистам.

Когда Юля подросла, папа стал отправлять ее на лето к своей сестре-учительнице в Астрахань, чтобы Юля вместе с другими ее учениками собирала помидоры: пусть понимает, что такое физический труд и как нелегко зарабатываются деньги. Я была с ним согласна: сама школьницей собирала на летних каникулах хлопок и считала это дело полезным для развития подрастающего человека. Пока Юля жила в Астрахани, мы с ней переписывались. Там у нее иногда случались конфликты, я о них знала из писем и была на ее стороне, потому что никогда не сомневалась в честности и порядочности своей дочери.