– Какой толк с того, что я признаю зло, если ты не принимаешь добра?

– Ну, отчего же – я принимаю. Но! – Смит опять сделал выразительную паузу. – До тех пор, пока люди не начнут признавать и то, и другое, мир будет с гиканьем катиться в преисподнюю. Это – главное, что мы должны понять. В каждом добропорядочном человеке живет отраженный злодей. И наоборот: в душе каждого грешника есть что-то доброе. А если мы запираем человека в рамках той или иной категории, мы фактически вершим беззаконие. Признай человека праведником – и ты нарушишь его право на двойственность. Признай его злодеем – как тогда быть со святостью? А ведь большинство людей – это и святые, и грешники в одном лице. Например, Швейцер[26], которого мы считаем почти святым. На самом деле он – всего лишь тот, кому удалось загнать своего внутреннего беса в бутылку, ну, или взять его на короткий поводок. А Гитлер, которого обычно представляют чуть ли не самим Люцифером? Разве где-то глубоко внутри у него не жил невинный ребенок, которому было страшно и все время хотелось убежать? И который в итоге так вместе с самим Гитлером и сгорел? Но нет, нам ведь нужно на каждый комплект костей приляпать ярлык…

– Извини, это как-то очень издалека. Можно поконкретнее? – сказал Конвей.

– Отчего же – можно и поконкретнее, – ухмыльнулся Смит. – Вот ты, например! С виду – такой весь белый и пушистый, прямо как свадебный торт. Но мы-то знаем, что где-то внутри, под этими слоями белоснежной глазури, прячется твое второе нутро. Там сидит твое внутреннее животное – черное, мохнатое и всегда готовое к прыжку. Как взведенная часовая пружина. И если ты не приручишь его, то однажды эта пружина раскроется и разнесет тебя в клочья…

Это было настолько неожиданно, что Конвей прыснул от смеха.

– Ну ты наплел! – сказал он, демонстративно хватаясь за живот. – Давно я так не смеялся!

– Не вижу ничего смешного.

– Извини… – сказал Конвей, вытирая слезы. – Не хотел обидеть…

– Вообще-то ты не меня – ты себя обижаешь, – сказал Смит. – И лишаешь возможности начать новую жизнь.

– Что-что? Как ты сказал? – сквозь хохот проговорил Конвей. – Новую жизнь?

Смит молча поднялся из-за стола. Лицо его побагровело.

– Эй, эй, ты чего? – опомнился Конвей. – Ну, ладно тебе, не злись, ты куда собрался?

– А я и не злюсь, – процедил Смит.

– Просто то, что ты говоришь – это, ну, мягко говоря… старо как мир.

– Как известно, все новое – это хорошо забытое старое, – не унимался Смит. – Мы всегда думаем, что достигли самого дна истины, а сами лишь скользим по поверхности…

– Ой, ну только вот, пожалуйста, не начинай… – сказал Конвей. – Давай обойдемся без твоих теорий…

– Это не теории, а открытия! – поправил его Смит. – А если не понимаешь – лучше помолчи!

– Да куда уж нам, сирым. Мы же работаем, не то что некоторые.

– И ходим в церковь по воскресеньям? И слушаем своего проповедника, который потом отмоет нас перед доставкой на небеса? А хочешь, я окажу тебе одну услугу? Открою тебе глаза. Запиши-ка телефон – PL8—9775.

– Зачем?

– Вечером на него позвонишь. А потом еще раз – завтра и послезавтра. А в пятницу встречаемся, здесь же.