— Я понимаю вас. — Наконец проговорил Клещатик. — Я ведь знал, что все это время вы собирали сведения по вопросу… по истории…

— Да нет никакого вопроса, — сказала я. — Не существует. И вы, как автор идеи, это прекрасно знаете.

— Вы не правы! — воскликнул он. — Вернее, дело не в этом, не в этом!

Он вскочил и стал ходить по моему небольшому тесному кабинету. Я видела, что он искренен, более того — видела, что он взволнован…

— Послушайте… Когда изрядная часть народа убеждена в Богоданности святых текстов Торы, другая плевать хотела на все святые тексты вместе взятые, а третья часть — историки, лингвисты и текстологи — готовы указать любому интересующемуся периоды, в которые были написаны эти тексты разными авторами… — что это меняет в истории народа, в его религии, в его многотысячелетней традиции? Что это, наконец, меняет в истории и традиции европейских народов, на культуру и нравственность которых наша Тора оказала решающее влияние? Кому сейчас интересно — был ли действительно написан «Екклесиаст» царем Соломоном или кем-то другим, гениальным, или даже несколькими гениальными авторами?

— То есть, — спросила я, — кому интересна правда?

— Вот именно! — запальчиво выкрикнул он. — Ни-ко-му! Она вообще никому не нужна, кроме следователей. А уж в историческом разбеге… я имею в виду сотворение питательной среды мифа, она не нужна ни-ко-му, а уж самому-то народу — в особенности! Подите, разыскивайте обломки разбитых скрижалей под горой Синай, в то время как на наших десяти заповедях основаны все европейские конституции! Кому — через тысячи лет интересно, — что за сброд таскал человек Моисей по той небольшой, в общем, пустоши?

— Ну да, понимаю, — усмехнулась я, — кому через тысячи лет будет интересно — из какого сброда в конце шестого тысячелетия от Сотворения Мира человек Ной возродил десять утерянных израильских колен?

Он осекся, замолчал… Опустился вновь на диван.

— Вы ошибаетесь… — проговорил он. — Не через тысячи, а уже через десятки лет. Лет через сорок-пятьдесят внуки этих людей станут рассказывать, что деды их взошли на корабль, и из далекой России… Станут сочинять про это книги, делать фильмы… писать учебники, наконец…

Я вздохнула, отвернулась к окну, через которое никто так и не выстрелил мне в затылок за все эти три года… И вдруг удивилась все тому же рекламному щиту, словно ожидала увидеть уже за спиной Масличную гору и прочерк шатуна коршуна на пустынном небе…

— Ной Рувимыч, — прервала я его. — Я скоро уезжаю… Давно хотела спросить: ваша редкая фамилия, по крайней мере я не встречала никого еще с такой, — откуда она? Ведь уж вы-то наверняка первым прошли все знаменитые анализы на принадлежность к коленам?

В моем голосе не было ни капли насмешки. Но Клещатик замкнулся, нахмурился, откинулся к спинке дивана.

— Охотно, — отозвался он с вызовом. — Могу рассказать, хоть и знаю, что вы, с присущей вам иронией…

— Никакой иронии! — возразила я. — Более того: хотела вам кое-что показать.