— Маша! — крикнула я, — свяжи-ка меня…

И тут же раздался звонок. Я вздрогнула, — и настолько была уверена в том, кто это звонит, что сама сняла трубку…

— Дорогая, — услышала я знакомый голос, — звоню только за одним: убедиться, что вам прислали приглашение на премьеру моей пьесы, которая с вашей легкой руки…

Нет, не за этим ты звонишь, подумала я, не за этим…

— Ной Рувимович, — проговорила я мягко и решительно, — нам бы стоило повидаться, причем, не откладывая это вдаль. Я ведь скоро уезжаю, и…

— Не говорите, не говорите! — перебил он меня взволнованно. — Вы не представляете, какая это будет потеря для…

— Когда вы сможете приехать?

— Да вот сейчас, — сказал он просто, — я тут паркуюсь у ворот, сейчас и поднимусь…

Я подняла глаза. В дверях стояла взволнованная Маша.

— Валокордин? — спросила она. — Тридцать капель?

— Дурочка. Кофе. И для Ной Рувимыча тоже. И ко мне — никого, пока он не выйдет отсюда.

Норувим был сегодня совершенно по-летнему: светло-серая бобочка, светлые брюки, никакого галстука. И пребывал он — это видно было с порога — в отличном настроении.

Маша принесла кофе, вазочку с конфетами, плотно прикрыла за собою дверь.

— Боже мой, боже мой! — приговаривал Клещатик, разворачивая конфету, — три года пролетело совсем незаметно! Как задумаешься — что есть наша жизнь…

Я не мешала ему разогревать нашу предстоящую беседу. Просто знала — о чем она пойдет. И понимала, что на сей раз буду полновластной хозяйкой ситуации.

— И все это время своим присутствием вы настолько украшали жизнь столи…

— Да, как раз на днях я украсила жизнь одного мента, он гнался на мотоцикле за нашим «фордом», внутри которого — такая оказия! — случайно находился не израильский лектор-психолог, а труп безымянного алкаша. Мы со Славой везли его в морг и нарушили правила дорожного движения…

Ной Рувимыч вытаращил глаза, захохотал, замахал руками:

— Бросьте, бросьте, это вы мне сюжет своего будущего романа…

— …и с этим жмуриком, но уже и с ментом, мы заехали ко мне домой — взять триста баксов, чтобы спасти моего Славу Панибрата, парня отличного, но лихого, может, потому, что — как выяснилось сегодня, — я кивнула на экран своего компьютера, — он принадлежит к колену Гада, отряды будут теснить его, но он оттеснит их по пятам, и так далее… А я бы хотела взглянуть в глаза тому гаду, который…

Оживленная улыбка на лице Ной Рувимыча сменилась озабоченным вниманием. Я не стала продолжать своей тирады. Все уже было сказано. Наступила пауза…

Я люблю такие моменты. В природе — у нас, в Иудейской пустыне — в такие минуты вдруг ощущаешь некий перелом, смену направлений ветра; у нас говорят в таких случаях — «хамсин сломался». И сразу чувствуешь дуновение свежести, облегчение во всем теле, прояснение в голове, — а уж мы-то, астматики, сразу ощущаем сладостную освобожденность дыхания…

Я глубоко и легко вздохнула. Сломался хамсин этих трех лет, тяжкий морок умолчания, отведенных взглядов, сдавленного дыхания, запертых слов и фраз…

И одновременно с этим я ощутила явственное напряжение в воздухе, где-то высоко над головой, словно наши с Ной Рувимычем