Леденев осадил, взвился свечкой, повернулся на задних ногах, и будто бы на проходящей сквозь него земной оси мгновенно повернулось всё и вся. Попав с двумя десятками своих уже не на фланг, а ближе к середке, Халзанов плохо различал его за тройным валом пыльных, дочерна взмокших спин. Леденев буревым кровным плугом разрезал целинный накат казаков… сшиблись с визгом и лязгом, и опять он, Халзанов, отвел косо павший удар, рубанул тупяком по погону, не давая ширнуть себя в грудь, и опять сбились в кучу не-свои с не-чужими, притираясь друг к другу скользящими в мыле боками и валясь, пропадая меж трущихся конских боков, словно между живых жерновов.

Заставляя хрипящего Грома извиваться змеей на скаку, раз за разом врывался в просвет — в ту пустоту, что разверзается за сильным, торящим путь для остальных.

Казачья лава сызнова пыталась охватить красноармейцев крыльями, но Леденев, похоже, первый опрокинул ее левый фланг, сам выбросил в охват своих осатанелых мужиков, не позволяя ей разлиться на два рукава, вероятно боясь, что за ней, как за тыном, скрывается еще одна, нетронутая сила — или в конном строю, или лежа, да еще с пулеметами колесом к колесу.

Казачьи сотни слитно потянули вправо и разворотом устремились в бегство, и тут, народившись, как ветер, во фланг бегущим казакам хлестнула новая струя — должно быть, полк иль целая бригада красных, которая рубилась у деревни и была моментально повернута Леденевым сюда, чтоб комбинированным с Маслаком ударом заклещить всю донскую дивизию.

«Своих рублю!» — просветляющий ужас невластности над собою самим окаменил Матвея на скаку, и он уже как будто и взмолился о конце, о том, чтоб, подобно Яворскому, пасть, живому или мертвому, но черной глухоты ему никто не даровал. В бездушной несмети, в какой-то уж мертвячьей быстрине искал он единственное живое лицо, которое все бы ему объяснило, но не было рядом ни Гришки, ни запропавшего Яворского, ни даже Леденева.

Зажатая в красных охватных клещах обезображенно-смешавшаяся лава казаков гривастыми клубами укатывалась в балку.

Казачьи кони с маху обрывались с кручи, съезжали на задах и шкобырдали через голову, давя, перемалывая, волоча вниз по склону своих мертвецов на натянутых путлищах. Сквозь конский визг, взвивающийся к неживому, добела раскаленному небу, Матвей услышал заполошный, горячечно-мстительный лай пулеметов и в первый миг не понял, чьи они и откуда секут.

Хлестали пулеметы белых через балку, рвали ватными хлопьями пыль под ногами коней, подрезали на полном скаку… Озираясь, Халзанов увидел его. Леденев со своим эскадроном метил прямо в глубокую прорезь теклины.

Жестоко придавив запененного Грома, Матвей во весь опор пошел за ним… вцепившись взглядом в рыжий круп летящей кобылицы, лавировал, вихрился в рваном леденевском шлейфе, в котором все больше появлялось прорех. И снова глубинный ключ памяти толкнул на поверхность сознания те первые скачки в Гремучем — за Дарью, как будто и сейчас единственной потребностью явилось хоть замертво достать и обойти его.

С неудержимой быстротой росла курящаяся пылью пропасть балки. Гул сотен копыт и собственной крови на миг задавил сурчиный свист пуль, смертельным севом стлавшихся над головой, вгрызавшихся в землю у него под копытами. Железный скрежет разодрал наполненную гулом пустоту, и саженях в пяти впереди и правей от него ощетиненно вымахал земляной черный куст, разметал, повалил на скаку то ли двух, то ли трех красных конников. Как борзые за зверем — сквозь чащу великанских терновых кустов, неслись за Леденевым забывшие смертный страх люди… спотыкались, валились с коней, во весь мах напоровшись на незримые сучья.