— Это для тех, кто много болтает, к тому же пытаясь уверить меня, что никого из красных генералов невозможно скомпрометировать. По-вашему, ни у кого из них нет грязного белья?

— Эти люди до недавнего времени занимали не то место в пищевой цепочке, чтобы иметь какое-либо отношение к внутрипартийной политической борьбе. Хотя, конечно, полагаю, что сам факт их длительных контактов как с командованием рейхсвера, так и с нашим генералитетом хоть завтра может быть поставлен каждому в вину. Но это только при определенных обстоятельствах. Во-первых, мы, как ни крути, сейчас союзники, а во-вторых, их Сталин сам решает, кто ему нужен, а кто нет.

— То есть все, что мы можем, — скомпрометировать того, кого он хочет, чтобы мы скомпрометировали? — рассмеялся Гейдрих.

— В определенной степени, — ответил Одинг. — К тому же наши действия затрудняются тем, что эти люди разучились не только сообщать друг другу собственные мысли, но и думать по-своему.

— Ну вот что, дорогой мой, сосредоточьтесь на пяти-шести ключевых фигурах. Заставьте этого параноика как следует поразмыслить над их личной преданностью. К примеру, что вы скажете о Самородове? В вашем докладе это белое пятно.

— А он и есть такое пятно. Растворился в монгольских степях, из которых возник.

— У вас устаревшая информация, Одинг. Назначен заместителем начальника Оперативного отдела в Генеральном штабе. Курировать вопрос вооружений. Так что готовьтесь принимать его в Берлине.

«Всем запомнить — комкор Самородов. Это, братцы мои, голова просто феноменальная, — вспомнил Одинг слова военкора Серова на попойке в Москве. — Оперативное искусство переворачивает полностью».

— Жду вас в следующую субботу на фехтовальной дорожке, — закончил Гейдрих. — Вы сильный противник и занятный собеседник.

Поднявшись и прищелкнув каблуками, Одинг двинулся к дому. Об этом Самородове он впервые услышал еще в 32-м. По словам многих русских, зачатком теории глубокого боя советская военная наука была обязана не знаменитому Триандафилову и не расстрелянному Тухачевскому, а именно вот этому безвестному краскому, который в Гражданской войне командовал лишь эскадроном, сражаясь с белыми войсками в Семиречье и с басмачами в Фергане. Учившийся на курсах «Выстрел» пограничник как будто передал своим учителям тетрадь со всеми выкладками и убыл на Дальний Восток, сделав в «нашей науке» «примерно то же, что и Склифосовский в медицине, а Лобачевский в геометрии».

Раздевшись средь кафельных стен, он встал под душ и повернул шишкастый крестик вентиля. Иллюзий о прочности Nichtangriffspakt у Одинга не было со дня подписания — слишком долго и близко наблюдал он работу германского гения над своим засекреченным будущим: оно выплавлялось из саксонской руды, ковалось из крупповской стали, изобреталось из селитры, азотной кислоты, тринитротолуола, кизельгура — с потусторонним педантизмом и шизофренической рациональностью, с холодным исступлением и терпеливой кропотливостью подземного жителя, на бессрочный срок изгнанного от людских очагов за какой-то ужасный проступок, а может быть, вернее, ушедшего в земную преисподнюю от великой обиды на весь человеческий мир. Такая поражающая сила, такая совершенная машина истребления могла иметь лишь одного врага — соразмерного ей. Да и самые ранние речи верховного мастера, сверхмеханика — фюрера с упорством магнитного компаса указывали на восток.