— Передай своим родителям, — она подлила варенья в блюдечко, вытерла стол от крошек, достала из холодильника молоко и нарезала колбасу одним движением, — пусть квартиру продадут, деньги в банк положат, а сами сюда жить приходят. Зачем им столько платить?

— Они будут просто в восторге! — Я привык с ней соглашаться, другого пути не было.

— Вот-вот. И до тебя недалеко. Зачем им такая большая квартира в центре? Опять большевики к власти придут — их раскулачат.

— Придут ли? — дед обмакнул блин в земляничное варенье и мечтательно вздохнул.

— Придут, не твое дело, как миленькие придут, ну-ка давай ешь, — это уже мне. — Я сейчас картошечки нажарю с луком.

Распространяя сладковатый запах, на сковородке шипело сливочное масло. Тихое утро сквозь открытые окна деревянного дома проникало сюда птичьими голосами, отдаленным лаем собаки и поскрипыванием калитки в соседнем доме.

— Бабушка, а где ваша соседка — вечно она там на скамейке сидела? — я указал, куда-то в сторону свободной рукой. — Вторую неделю не видно.

— Так ясно где. Инопланетяне ее забрали, — понижая голос, сказала бабушка, и все во мне замерло и немного заныло в боках. — Сейчас многих забирать стали.

— Не слушай ты ее! У! — прикрикнул дед, у него такие высказывания не вызывали оцепенения. — В больнице она.

— В больнице? В какой? — не унималась бабушка.

— Не знаю, откуда я знаю! Мне не докладывают.

— Вот-вот. Я об этом как раз Борису и написала. Мол, стали сейчас они людей воровать. Сначала наши у нас деньги воруют, а потом те за людей взялись. Нехорошо. Ну-ка ешь быстрее, а то к завтраку у себя опоздаешь. — Она немного постояла в нерешительности, вытирая о передник руки, будто решая серьезную проблему, затем вздохнула. — Я пойду мусор вынесу.

— Так я, бабушка, потом сам вынесу.

— Нечего тебе в форме по мусоркам ходить! Я сама тихонечко дойду, — и она вышла.

Скрипнула дверь, и я будто вновь оказался в детстве со всеми этими вечными бабушкиными сказками: про духов, домовых, лесовиков, что ходят тут, как у себя дома. Все же взросление для меня, помимо таких проблем, как служба в армии и повсеместный рост волос на теле, еще и принесло здравый смысл, я теперь, как и все остальные, четко видел грань между реальностью и моей бабушкой. И все же я любил сюда возвращаться, и не только потому, что лишь здесь хоть чуточку наедался.

Когда она вернулась, мы еще поговорили и о погоде, и что к вечеру будет дождь, и что доллар подскочит. Затем я откланялся, сославшись на срочные дела в сити.

— В какой сити? — удивился дед.

— Он шутит. Весь в отца вырос. Все шутит. Ты так дошутишься — попом станешь.

Я торопился, потому не стал выяснять связь между тем, как мои шутки приведут меня к сану, и уже у самой двери бабушка сказала:

— Ой, чуть не забыла. Ну-ка, дед, проводи его до остановки.

— Зачем? — запротестовал я.

— Небезопасно, — отрезала бабушка.

— Да я же как бы и сам — защитник отечества, чего мне бояться?! Хулиганы, бабушка, по утрам спят.

— Я сказала проводит — значит, проводит!

Дед встал:

— Ладно, Никитка, пройдем, покурим с тобой еще по дороге.