— Хм…

Пожевав губами, он небрежным движением подхватил со стола ярко-оранжевый ящик и направился в прихожую. Прокатиться в больницу больше не предлагал, думая о чем-то своем.

Девушка уехала вскоре после него, торопливо покидав так и не разобранные до конца вещи в спортивную сумку.

— Вот и проваливай, — шипела баба Настя, наблюдая за сборами, больше похожими на паническое бегство, из угла прихожей. — А ко мне внучеки скоро приедут! Жить приедут! А ты тут не нужна!

Даже после того как дверь захлопнулась и просторные гулкие комнаты погрузились во тьму, она еще долго бродила из угла в угол, потирая сухие ладони, поправляя платок и бормоча:

— Жить скоро приедут внучеки мои и доченька с мужем… Жить, насовсем жить приедут… Жить к бабушке любимой…

Ночь сменилась днем, день ночью, та — еще одним днем, и так, пока старуха не сбилась со счета. Она бродила из угла в угол, наблюдая, как растет слой пыли на мебели и полу, да гоняя из угла в угол пыльных кроликов. Временами в квартире появлялись какие-то люди, на которых она обрушивала скопившиеся гнев и раздражение, но ни разу не показались те, кого она ждала. Даже незваных жильцов приводила какая-то незнакомая размалеванная баба, вечно громко говорящая и невпопад смеющаяся.

Постепенно постояльцы стали появляться все реже, и старуха перестала бормотать. Она лишь молча переставляла ноги, сетуя про себя, что не может даже прибраться в жилище, которое приберегла для наследников.

Но однажды, когда дни уже стали вдвое короче ночей, а сквозняки, проникающие в щели впервые не заклеенных на зиму оконных рам, превратились в ледяные плети, хлещущие по бумажным обоям, щелкнул замок на входной двери. Баба Настя замерла посреди кухни. Прислушалась. Костлявые длинные пальцы вцепились в шаль и туго натянули ее на ставших худыми и острыми плечах.

— Вот, короче, тут! — произнес знакомый голос. — Заходи давай.

Старуха вздрогнула. Глаза ее широко распахнулись, и в них на миг зажглась искра, свойственная только живым или любящим. Развернувшись на месте, она помчалась в прихожую, мелко перебирая истончившимися, как у насекомого, ногами.

— Аркашенька! — вырвалось из перекошенного рта.

Похожая на черную птицу фигура с едва слышным шорохом пронеслась по пыльному коридору и с разгону натолкнулась на рослого парня в дутой красной куртке. Длинные тонкие руки оплелись вокруг его плеч, шаль укрыла серо-черным саваном.

— Аркашенька!.. — хрипнула старуха.

Сухие холодные губы коснулись щеки вошедшего, потерлись о теплую кожу, сквозь которую едва пробивалась мягкая юношеская щетина.

— Ух, блин, зараза…

Аркаша передернул плечами, стряхивая с себя невесомые объятия, торопливо провел ладонью по щекам. Бабка отшатнулась, прижимая к груди кулаки. — Холодина тут! — Внук тяжело вздохнул. — И как будто гнилью воняет, нет?

— Вроде нет, пылью только пахнет, — раздался тонкий голосок у него за спиной. — Да и не так уж холодно.

Девушка шагнула вперед, пытаясь разминуться с Аркашей в неожиданно тесной для огромной квартиры прихожей. Опершись рукой о стену, она принялась расстегивать сапожки.