Девушка двумя руками отпихнула в сторону парня, пытавшегося дотянуться губами до ее плеча, и отодвинулась к стенке. Аркаша с громким сопением повернулся на спину, заложил руки за голову.

— Что нет?

Его вопрос прозвучал неожиданно зло, и старуха довольно осклабилась.

— Что если она, твоя бабка… Ну…

— Что? Стала призраком и стоит теперь у кровати, глядя на нас?

Кудахчущий хохот раздался в темной комнате, но так и не достиг ушей парочки.

— Ты же сам сказал, что она была ведьмой!

— Господи, Оля… — Аркаша сел на кровати, подтянул к себе ноги и помотал головой. — Я сказал, что ее считали ведьмой. А не что она ею была. Ты понимаешь разницу вообще?

Девушка надулась и засопела. Парень растер лицо руками, беззвучно воздел их к побеленному потолку, покрытому сетью трещин, но все же взял себя в руки. Повернувшись к подруге, он обнял ее, притянул к себе и прошептал:

— А если она смотрит, то ее ждет неплохое зрелище…

Густая черная ярость заклокотала у бабки в горле. Зрелище? Ее ждет неплохое зрелище?! Ее, положившую всю жизнь на родных!

Старуха качнулась вперед, резко распахнув объятия. Девушка завизжала сразу — она лежала лицом к стене и успела разглядеть хищную крылатую тень, вдруг возникшую на выцветших копеечных обоях. Аркаша взвыл лишь на миг позже, когда почувствовал, как что-то обжигающе холодное, сухое, шершавое, будто сплошь состоящее из локтей и когтистых пальцев, втиснулось между ним и Олей, изогнулось и столкнуло его с кровати.

Парень вскочил на ноги, рванулся к любимой, попытался оттащить девушку прочь со скрипучего пружинного матраца… но за что бы он ни пытался ухватиться, всюду обнаруживал под пальцами лишь одеяло. Странное на ощупь, будто вязаное, холодное, пыльное, воняющее гнилью и плесенью.

А старуха, заходясь хриплым, слышимым лишь Оле хохотом, раз за разом прихватывала теплую упругую кожу острыми осколками зубов, наслаждаясь вкусом проступающей из неглубоких, но болезненных ранок крови. Ее пальцы путались в волосах девушки и рвали, рвали, рвали мягкие пряди…

— Мои внучеки будут тут жить! — визжала бабка в ухо своей жертве. — Внучеки! А не всякие сучки!..

Связки, удерживающие нижнюю челюсть старухи, со щелчком разорвались. Кость вышла из сустава, и пасть распахнулась еще шире. Визг бабы Насти превратился в низкий утробный рев. Осколки гнилых зубов вошли в плечо девушки, вспарывая кожу уже по-настоящему, терзая мягкую плоть. Оля выгнулась дугой, пустила изо рта густую пену, воняющую желчью, и потеряла сознание.

Жесткое вязаное одеяло вдруг куда-то пропало, будто его и не было вовсе.

— Оля! Олька! Оль, очнись! — взвыл Аркаша, бросаясь к телу подруги.

Он кричал еще и еще, хлеща девушку по щекам открытой ладонью, раз за разом встряхивая ее за плечи. Но странное дело — соседи в ту ночь слышали лишь чей-то оглушительно громкий хриплый хохот.

В следующий раз родственники заявились только через месяц — зато в полном составе. Онемев от радости, баба Настя застыла в углу коридора, прижавшись спиной к месту, где сходились две стены и потолок, и наблюдала, как они заходят в ее владения. Первой шла дочь. Невысокая и худая, вся в мать. Прежде чем разуться, она обвела прихожую и коридор взглядом заплаканных глаз и произнесла негромко: — Ну здравствуй, мама…