— По-русски написано? — уточнила незнакомка, но сделала это буднично, будто уже знала ответ.

Отец семейства закатил глаза.

— Послушайте, — вмешался он в разговор. — Старуха хотела, чтобы мы всем семейством перебрались к ней жить. Мозги нам выедала ржавой ложкой без наркоза по этому поводу, названивала по три раза в день, житья никому от нее не было…

— Семен! — перебила мужчину жена, но он лишь отмахнулся.

— А потом она поняла, что переезжать к ней никто не намерен, и вздернулась. Беда. Но она была сумасшедшей. И то, что вас теперь всех комплекс вины мучает — это понятно. Но никакой мистики тут нет.

Старуха хохотнула так громко, что едва не пропустила Аркашину фразу:

— А Ольку тоже мой комплекс вины покусал, пап?

— Олька твоя… — Мужчина шумно выдохнул, раздув ноздри. — Еще вопрос, чем вы тут занимались с ней! И на кой черт ты ее сюда приволок!

— Хватит! — вдруг повысила голос сероглазая женщина, но тут же продолжила спокойнее: — Хватит, пожалуйста. Мы с вами уже все обсуждали. Вы боитесь, что она осталась после смерти в этой квартире — и я вам скажу, что это так и есть. Она тут. Больше того! Варево и надписи… Так, конечно, сложно утверждать, но мне кажется, это был ритуал, чтобы остаться в этом жилище навсегда.

— Вну-у-учеки приедут! — провыла бабка, словно соглашаясь. — Внучеки!

На этот раз замолчали все. Никто не слышал ее, но в то же время… в то же время никто не взялся бы утверждать, что никаких звуков не было вовсе. Слабый отзвук, словно эхо, порожденное эхом, порожденным эхом, — едва ли можно было описать точнее.

— А вы… Кхм! — Старухина дочь прочистила горло, чтобы не говорить хриплым фальцетом. — Вы можете что-то с этим поделать?

— Постараюсь.

И родственники, возглавляемые незнакомкой, гурьбой отправились в прихожую. Они долго смотрели, как приведенная ими женщина шуршит какими-то свертками и кульками, рассыпает по углам соль, вынимает из газетных свертков сухие пахучие травы… Старуха тоже наблюдала за приготовлениями, смутно догадываясь, что произойдет дальше. И когда женщина быстро обошла все комнаты, тщательно обсыпав крупной солью подоконники, она ощутила, как в груди у нее забурлила, как кипящее варево с крысой, злоба. Запавшие глазки потемнели еще сильнее, морщины стали глубже и резче. Дергаясь всем несуразным телом, она понеслась по квартире, зашлепала по стенам и потолку ладонями. Потому что вместе со злостью пришел страх.

Незнакомка еще только-только зажгла принесенную с собой траву, а бабку уже замутило. По иссохшей, как древний пергамент, коже побежали волны неприятного жара. Подвывая и хныча, она заметалась черной вихляющей тенью, перескакивая из одного угла в другой. Но нигде не наступало желанного облегчения. С ужасом и ненавистью баба Настя глядела на свечи, расставленные на столах и полках.

Затем стало хуже. По квартире поплыл белый густой дым от тлеющих трав. Терпкий запах стремительно заполнял пространство, и деваться от него было совершенно некуда. Старуха прыгнула на широкий кухонный подоконник и тут же рванулась от него прочь, громко вереща и тряся обожженными ладонями. На соли остались отчетливые отпечатки ладоней.