Мягко плюхнулся на землю баул. Ырысту узнал свой мешок. Андрей Блинов стоит за спиной с озабоченным видом.

– Знаешь, Ырысту Танышевич. Валить тебе надо.

– Э-э?..

– Без «э». Скоро сюда подтянутся войска. Командование. Ты в розыске как дезертир, а мне совсем не улыбается отдавать тебя под трибунал. Так что… Спрячься на время, но так, чтоб я знал.

– Я бы к другу.

– Пойдет. На карандаш, адрес черкни. Если понабиться по нашему делу, найду. Не найду до… скажем, октября, выбирайся к себе. Ну, а если попадешься…

– Постараюсь не попасться.

Вот же! Вот! Капитан Блинов, СМЕРШ, а отпустил. Человечность выше всякого долга! Даже в органах такой парень! Это очень здорово. Нет, теперь точно все будет хорошо, ух, заживем! Долгая счастливая жизнь, и никак иначе.

Ырысту прошел мимо соседнего дома. Дверь была открыта. В кресле пана полковника сидел толстый бандеровец, привязанный за руки к подлокотникам, за его спиной стоял хмурый красноармеец, а рядом – доктор, который разложил по столу рядок пилочек и скальпелей, а медицинскими щипчиками тянулся к ногтям пленника. Меня не пытали, подумал Ырысту. Он побежал, подгоняемый воплем бандита. Оптимистическое настроение испарилось восвояси.

***

Сергей Гаврилов вел мерседес, Загорский сидел рядом с видом гурмана в предвкушении блюда, Сметана, Вилена, Борис, как обычно, сзади.

– Знаете, Ростислав Васильевич, я ведь бывал в этих краях, – говорил Гаврилов. – Еще до войны, в тридцать девятом. Мы с Исайкой тогда первый раз разлучились, когда в армию призвали. Его законопатили в Монголию, а меня почему-то оставили. Просили там военкома, чтоб вдвоем, но – нет.

– Есть на этот счет указание, – сказал всезнающий Сметана. – Чтобы родственников в одну часть не определять. А то они вдруг сговорятся про что-нибудь.

– Да? Мы не знали, – Серега собрал лоб в гармошку. – Дело прошлое, как говорится. Я служил на Украине… У меня здесь и кореша есть, если не поубивали… В один кон поднимают нас вечером по тревоге, командир читает приказ, а сам злится почему-то, это видно. Приказ, и погнали! Как вы говорите: врываемся! Въезжаем в деревню, в первый попавшийся дом дверь ногой открываешь, «встать!» кричишь. Можно в воздух стрелять для страха. Так, говорю, полчаса на сборы и выходи строиться! В следующую избу также: давай, собирайся, выходи. Брать только ручную кладь! И пинками, пинками. Так соберем всю деревню, и стариков, и детей, всех. А ну! Грузись! В кузов их загоняешь, потом грузовики на станцию едут, а мы в следующую деревню. И опять: Подъем! Полчаса на сборы! По машинам!! – Гаврилов помолчал немного и невесело сказал, обращаясь только к Загорскому. – Вот тогда… тогда я первый раз почувствовал себя человеком.

– В двадцать лет он стал человеком. Еще недоволен! – возмутился Николай Прокопьевич. – Некоторые в сорок два.

– Как будем Бардина в столицу доставлять? – прервал Загорский этот сомнительный разговор. Кощунство развели, а как же «Человек проходит, как хозяин…»? Да, есть много вопросов к необъятной Родине, но эти вопросы вслух задавать непринято. А так, конечно! Два часа покупать полбуханки – это плохо, не иметь ботинок – унизительно, боязнь высказываний – омерзительно, обсуждение интимной жизни супругов на партийном собрании – бред и вздор. С пионерских линеек впитываешь, что нет никого, кто сам по себе, ты есть никто, и звать тебя никак. Но имеем, что имеем, сами хотели стать винтиками – стали, и зачем тогда искать возможность хоть немного побыть человеком с большой буквы? При всех нелепицах и перегибах наша система победила в войне, а значит все сделано верно. Свернули с социализма – правильно, страна построила новейшую конструкцию, которой еще не было нигде, ошибки неизбежны. А то, что в системе элита – люди в погонах… так извиняйте, наша удача.