К тому времени, как он добрался до выхода на улицу, впечатление, что он приложил руку к этому делу, каким-то таинственным образом передалось толпе снаружи. Многие в этой толпе затаили на сэра Джона старые обиды, которые давно грозились «уладить с адвокатишкой Беллами», как только подвернется такой случай. Когда он переступил порог, совершенно не подозревая о приветствии, которое его ожидало, раздался ужасный вопль, за которым последовала целая буря улюлюканья и свиста.

Сэр Джон побледнел и стал искать пути к бегству, но полицейский, выпустивший его, запер за ним дверь, и вскоре разъяренная толпа собралась прямо вокруг него.

— А вот и тот, с которого началось это плавание! — проревел чей-то голос, как только наступило кратковременное затишье.

— Джентльмены… — пропищал перепуганный сэр Джон, и весь румянец разом сбежал с его щек. Он нервно потирал свои белые ручки.

— Ага! Да он же отравил свою бедную жену! — кричала какая-то женщина с ребенком.

— Леди… — пискнул сэр Джон страдальческим тоном.

— Бей его! — завопил милый мальчик лет десяти.

Слово отрока не разошлось с делом, и тухлое яйцо немедленно разбилось прямо о внушительный лоб сэра Джона.

— Нет-нет, погодите! — крикнула женщина, назвавшая Филипа Иудой. — Почему бы нам не бросить его в пруд? Там всего два фута воды, он не утонет, зато изваляется в грязи. А уж потом забрасывайте, чем хотите.

Эта идея была встречена с одобрением, и, несмотря на все его собственные усилия, вяло поддержанные пятью полицейскими, сэр Джон с ужасом обнаружил, что толпа крепких парней толкает его к грязному утиному пруду, как аристократа к гильотине. Вскоре они прибыли на место казни, а затем последовало самое болезненное переживание за всю его жизнь — впоследствии любое напоминание об этом инциденте приводило сэра Джона в страшное волнение.

Двое сильных мужчин, совершенно не обращая внимания на его вопли и причитания, схватили его за лодыжки, а двое еще более сильных, чем они, схватили его за пухлые и нежные запястья; затем, под руководством косоглазой женщины, они стали раскачивать его из стороны в сторону. Как только предводительница сочла амплитуду достаточной, она крикнула: «Давай!» — и сэр Джон взлетел, словно ласточка, но только для того, чтобы приземлиться, когда его летные способности иссякли, прямо посреди утиного пруда.

Секунд через десять из пруда воздвигся столб склизкой грязи и, пошатываясь, направился к берегу, где толпа маленьких мальчиков, каждый из которых держал в правой руке что-то неприятное, с нетерпением ожидала его прибытия. Косоглазая женщина созерцала грязную фигуру с величайшим удовлетворением.

— Однажды он меня продал, — пробормотала она, — но теперь мы квиты. Давай, ребята, пусть он получит как следует!

Однако опустим завесу над этой слишком болезненной сценой. После происшествия сэр Джон Беллами несколько дней чувствовал себя очень плохо, а когда пришел в себя, то навсегда отряхнул с башмаков пыль Роксема.

Примерно две недели спустя, когда всеобщее возбуждение, вызванное трагедией Каресфутов, было частично вытеснено зловещим детоубийством и драматическим самоубийством, в состоянии Анжелы произошли перемены к лучшему. Однажды ночью, около полуночи, после необычайно сильного приступа бреда, она внезапно заснула и проспала всю эту ночь и весь следующий день. Около половины десятого следующего вечера в ее комнате появились наблюдатели, а именно Пиготт, мистер Фрейзер и доктор Уильямсон. Последний, как раз пытавшийся понять, что означает этот глубокий сон, очень удивился, увидев, как она села на кровати, прислушиваясь, как будто могла услышать нечто, сильно ее заинтересовавшее — словно паутина, опутавшая ее, на время спала — затем горько заплакала и внезапно закричала, и в этом крике сплелись живая мука и страстный упрек: