— Мы можем поговорить об этом позже? — слышу ее подавленный шепот сквозь пальцы.

Ох…

Сердце стучит так громко, что кажется — она не может не слышать. И то, как обреченно моя Осень отнимает ладони от лица, смотрит на меня все еще сухими глазами, подсказывает, что не так уж мы в сущности далеко друг от друга. Просто протянуть руку — и мы уже не два необитаемых острова в Неизвестности, а Осень и Ветер. Снова. Но даже перспектива сунуть пальцы в дробилку не пугает так сильно, как то, что я собираюсь сделать.

Подхожу к Еве, глядя на нее снизу-вверх. Она такая хрупкая, как яблочный цвет на ладони. И такая же беспомощная. Кажется, чего уж проще: опуститься рядом, обнять, дать то, в чем она так нуждается. Но это совсем не то, что ей нужно, даже если все мое существо противится вынужденной жестокости. Моя Осень только что рухнула с безымянной высоты, и ей даже больнее, чем мне, потому что у меня хотя бы был выбор.

Протягиваю ладонь, пытаясь улыбнуться если не губами, то хотя бы своей потрепанной душой.

— Давай, Садирова, поднимайся.

Она — чужая жена, и наше будущее только что ускользнуло сквозь пальцы, но для меня Ева всегда будет моей женщиной.

«Прошу, Осень, не отталкивай меня сейчас…»

Я тысячу раз клялся себе никогда больше не привязываться ни к одной женщине настолько сильно. Я, как Дэйви Джонс[13], вскрыл грудную клетку, вынул оттуда сердце и спрятал его ото всех. А теперь чувствую себя полным кретином, потому что вот же оно — мое сердце, в слабых ладонях Евы. Все изрубленное, в заплатках, приколотых степлером, кровоточит и едва бьется.

«Не бросай его, Осень, даже если тяжело нести…»

Она вкладывает пальцы в ладонь и поднимается. Секунду мы смотрим друг на друга, а потом Ева падает мне в объятия и плачет. Громко, хоть изо всех сил пытается сдерживаться и обреченно скребет ногтями по рубашке. Лучше бы ударила, лучше бы кричала, чем вот так.

Беру ее на руки и сажусь на диван, баюкая, словно маленькую девочку.

Что бы не принес нам рассвет, сегодня мы вместе: пришпиленные друг к другу душами, разбитые и заново собранные по кусочкам, но … настоящие.

В доме Карины пахнет пряной острой выпечкой.

Пока Хабиби деловито разбирает целую гору бабушкиных подарков, мы сидим на диване в гостиной и пьем кофе с сырными лепешками. Они еще почти горячие и я, отрывая маленькие кусочки, дую на кончики пальцев.

Мы с Хабиби приехали полчаса назад, но Карина едва ли сказала мне больше десятка слов. Да и не о чем нам говорить. Достаточно и того, что она больше не пытается указать на мое место и не говорит о будущем, которое нужно ее сыну и в котором, само собой, нет меня.

Прошла неделя с того нашего разговора. Неделя, которую я едва ли помню. Нарочно загрузила себя работой, практически каждую свободную минуту проводя то в клубе, то в кафе. Тематическая вечеринка назначена на завтра, и я планирую провести в «Меланхолии» остаток дня и все завтрашние сутки.

Хотя, кого я обманываю? Дело совсем не в важности: это далеко не первое подобное мероприятие на моей памяти и вся моя команда давно научилась действовать слажено и четко выполнять свои функции. По-другому никак: либо человек делает свое дело правильно и четко, либо выпадает из обоймы, подводит всех под удар — и, в итоге, лишается работы.