— Ты помог Андрею? — спрашивает она, подрагивая от плохо скрываемого озноба. На самом деле кажется, что еще немного — и под ее ногами заходит ходуном. — Ветер… пожалуйста, скажи, что она сказала не правду.

Она. Значит все-таки Ника появилась не случайно. За два года в бизнесе, где людей без хорошо развитой интуиции и умения держать нос по ветру частенько перемалывает в мясорубке грязных сделок, я понял две вещи. Первая: все, что кажется совпадением скорее всего, таковым не является. И вторая: то, что не похоже на совпадение, сто процентов подстава высшего качества.

Я делал ставку на то, что Вероника просто винит себя в причастности к гибели Марины, как и все мы, после той ночи. Но я ошибся, и, судя по взгляду Евы, эта ошибка обойдется мне дорого.

— Не молчи, Ветер, — нервничает Ева. Не знает, куда деть руки, потому что то обхватывает себя за плечи, то поправляет брюки, то теребит кончик волос.

— Ветер, Ева, никогда бы такого не сделал, — говорю я.

Вижу минутное замешательство на ее лице, а потом облегчение и улыбку, в которой хочется раствориться. На этом можно было бы поставить точку: она готова безоговорочно поверить во все, что я скажу. Потому что мы оба знаем, чего нашим отношениям будет стоить правда.

Но так больше нельзя. Не хочу строить отношения на сыром фундаменте. Блядь, если уж на то пошло, я не хочу строить отношения с женщиной, которая не готова принять меня таким, какой я есть. Потому что лучше я уже не стану, но велика вероятность, что стану хуже. Если не найду, за что зацепиться, когда тьма со страшной рожей девочки Самары[11] потянет меня на дно колодца.

— Но смог сделать Садиров, — заканчиваю реплику.

Чувствуя себя ловцом жемчуга, практически выковыриваю запонки из петлиц, бросаю их на кофейный столик, и туда же кладу пиджак. И пока Осень, оглушенная правдой, приходит в себя, спокойно и методично закатываю рукава рубашки. Я знал, что рано или поздно она узнает. Всегда знал, хоть в последнее время гнал от себя эти мысли.

— Тебе Ника сказала? — спрашиваю, пытаясь зафиксировать на себе ее взгляд. — А она откуда знает? Ян постарался?

На самом деле, все концы давно ушли в воду, и раздобыть обрывки мог только человек с большими связями и еще большим желанием испортить мне жизнь. То есть, мой бывший лучший друг Ян.

— Зачем? — Голос Евы срывается на хриплый шепот, она пытается выкашлять отчаяние, но ничего не получается.

— Четче формулируй свои вопросы, Ева, — предлагаю я. — Мы не поймем друг друга, пока ты боишься называть вещи своими именами.

Она мотает головой, но я не вижу слез в ее глазах. Только сотни невысказанных вопросов мелькают в черноте зрачков, словно окошки скоростного экспресса. Но скоро и они исчезают, и остаюсь лишь я — мое изувеченной, словно портрет Дориана Грея, отражения.

«Вот, значит, кем ты меня видишь, Осень».

Горечь непроизнесенной фразы сглатывается с трудом, и я иду к бару, хватаю первую попавшуюся под руку бутылку, наливаю в стакан и запиваю отвращение, которое в эту минуту испытываю ко всей своей жизни.

— Да, это я избавился от Андрея, — говорю спиной. Не хочу видеть ее выражение лица в этот момент. — Да, это было совершенно осознанное решение. Да, я не жалею о том, что сделал. И, да, — поворачиваюсь на пятках, — я вот такой, Ева. Прощать не умею, забывать не хочу и за своих перегрызу глотки, даже если это будет последнее, что сделаю в этой жизни.