Вот что мешает им всем слепиться в единый монолит, куда бы вошли и покойные родители Кирилла?

Володя вдруг бросил погремушку, встал в манежике, потрясая перила, энергично что-то залопотал, почему-то напомнив Ирине высокопоставленного партийного руководителя, выступающего с трибуны. Она засмеялась. Время летит быстро, моргнуть не успеет, как Егор с Володей приведут каких-нибудь девушек, и придется срастаться в единый монолит с ними и с их родителями. Как она тогда запоет, интересно?

Вошел Кирилл, раскрасневшийся, веселый от работы, и подхватил Володю на руки.

– Кирюша, а можно я детям эти тарелки поставлю? – решилась Ирина.

– А чего нет-то?

– Или лучше детские, а то вдруг эти разобьют.

– Та если разобьют, то однаково, шо те, шо эти… Ой! Понабрался от Витька, гляди, скоро и Егорчик у нас размовлять начнет.

– Пора ему уже учить иностранные языки, – засмеялась Ирина, – так ничего? Я эти тарелки оставлю?

– Да господи…

– А разобьют?

– Ир, на счастье же все.

Засмеявшись, Кирилл передал ей Володю и пошел умываться. Ирина с порога смотрела, как он горбится возле уличного рукомойника. Мускулы перекатывались по спине как волны.

– А дайте-ка мне цю гарнюню! – подошел умытый свеженький Витя и отобрал у нее Володю. Очутившись в могучих руках, сын издал такой восторженный крик, что Ирина взревновала.

Одинаковые тарелки смотрелись на столе красиво, даже празднично, и Ирина решила ничего не менять. В конце концов, друзья Егора приличные ребята, умеют себя вести за столом.

Проходя в летнюю кухню за кастрюлей с супом, она вытащила бутылку из Севиной сумки за торчащее горлышко.

– Спрячу до лучших времен.

Сева кивнул:

– Давай мы ее разопьем, когда маньяка поймаем.

– Я тогда не скажу, где она, вдруг ждать придется долго, и вы не выдержите.

– Та коммунизм незабаром… – Витя расхохотался и подмигнул Володе.

Ирина улыбнулась. Приехав, Зейда рассказал, что начальник кафедры хоть и утвердил тему, но высмеял его смелые идеи. Маньяки – это рудименты и атавизмы, которые вскоре совершенно отсохнут и отвалятся от цветущего дерева социалистического общества, и всем это ясно, одному только Зейде почему-то неясно. Психиатрическая наука достигла и так больших успехов, за несколько веков своего развития охватила весь спектр душевных расстройств, на которые способен хомо сапиенс, и нечего выдумывать глупости на ровном месте за государственные деньги. Три года проваландается адъюнкт, а предъявить в итоге будет нечего, и что тогда делать? Разве что снимать штаны и бегать, но далеко не факт, что оно поможет. Больше всего Зейда возмущался не косными представлениями начальника, а трусостью своего научного руководителя, который «старый хрин, сидел, як би не до него».

Ирина увещевала разгневанного адъюнкта, что поведение Михаила Семеновича обусловлено не трусостью, а обычной логикой и здравым смыслом. Пока нет убедительных научных данных, спор неизбежно будет крутиться на оси «дурак – сам дурак», причем победит начальник, ибо вооружен еще марксистско-ленинской философией, которой можно разить оппонентов, как дубиной, если уметь правильно за нее взяться.