Ирина стала накрывать на веранде. Раздвинула стол, постелила старую льняную скатерть с мережками, в центре вытершуюся до тонкой паутинки, но там, где ткань свисала со стола, она оставалась добротной и плотной. Кое-где виднелись следы старых пятен, которые уже никак невозможно отстирать, и Ирина, разглаживая по столешнице мягкую материю, вдруг подумала, что ее не было здесь, пока скатерть истиралась, и эти еле видные разводы появились без нее. А вот теперь она вдруг стала всему этому хозяйкой… И дому, и старому пузатому буфету с причудливо застекленными дверцами, в которых так смешно преломляется солнечный свет, и тарелкам с синим широким ободком, которые единственные уцелели в войну от большого парадного сервиза. Интересно, что думает Кирилл? Не считает ли, что она слишком вольно распоряжается наследием его семьи, на которое, в сущности, не имеет никакого права? Ирина застыла со стопкой тарелок в руках. Народу много, все равно придется доставать парадную посуду, ведь надо и ребятишек покормить, зря, что ли, они старались? Сначала Ирина щепетильно относилась к детскому питанию, ведь мало ли у кого какие особенности, аллергия, например, или диабет, всякий раз бегала к мамам и бабушкам, спрашивала, можно ли угостить их чадо обедом, а потом стороны достигли соглашения, что если дети заигрываются, то иногда можно их для приема пищи не разводить по домам, а кормить на месте.
Ирина еще раз посчитала в уме количество едоков. Нет, повседневными тарелками не обойдешься. Как лучше, спросить Кирилла, можно ли взять нарядные, или она только обидит его этим бестактным вопросом? Господи, она ведь так мало знает о его юности, о родителях… Они умерли давно, за много лет до ее замужества, и Кирилл рассказывал о них скупо. Единственное, что ей было точно известно, да и то из материалов уголовного дела, что, когда его мама заболела, Кирилл сразу после школы пошел работать на завод, чтобы содержать семью. А был ли он близок с родителями, насколько сильно переживал их ранний уход из жизни, муж никогда не рассказывал… А она не спрашивала, дура. Деликатность проявляла, а теперь вот не знает, какие тарелки поставить.
Она принялась накрывать. Тарелки глухо стучали по столешнице. Если присмотреться, можно было заметить, что кое-где рука мастера дрогнула, ободок получился не идеально ровным, а на другой тарелке с кисти сорвалась крошечная капелька и оставила едва различимый след на белизне фарфора.
Старинная ручная работа, но почему-то эти раритеты оказались сосланы на дачу, притом что в городе у Кирилла нет особенно ценного фарфора. Она не знает, не хочет знать, да и про свое прошлое рассказывает мужу неохотно. Что он не знает про ее роман с женатым человеком, это понятно, но она ведь и про детство свое не сильно распространяется.
Его родители умерли, с ними уже не познакомишься, но ведь ее мама жива-здорова, а объединения в общую семью почему-то не получилось. Они с Кириллом сами по себе, они с мамой сами по себе. И мама с внуками тоже сами по себе. Не срастается…
Да что говорить, если муж лучше сроднился с Гортензией Андреевной (именно Кирилл выступил с инициативой пригласить ее на дачу), чем с матерью своей жены, которая тут была пару раз, и то без ночевки.