Пора и по уму, и разговоры в кулуарах уже ведутся. Чем скорее он распорядится, тем лучше укрепит свою репутацию компетентного, смелого и активного руководителя.

Но черт побери, господи, дорого бы он дал за то, чтобы эти дела так и остались разрозненными преступлениями и никто не увидел между ними никакой связи. Ничего бы для этого не пожалел.

Надежды на спокойный вечер не сбылись. Дома бушевал скандал, и жена с дочерью так разогнались, что уже не могли остановиться. Федор переоделся, лег на кровать и стал ждать, пока дамы наорутся и покормят его ужином, через полчаса понял, что до примирения еще далеко, и двинулся на кухню попить чайку.

Только он сделал себе бутерброд и поболтал в чашке пакетик с фруктовой отдушкой, какие недавно появились в распределителе, как в кухню влетела Лена:

– Папа, хоть ты ей скажи!

Лицо дочери так опухло от слез, что Федор не узнал бы ее на улице, а Татьяна, вошедшая следом, сохраняла спокойствие мраморной статуи. Это был ее фирменный стиль, который, наверное, и Федора выводил бы из себя, будь он к своей жене чуть менее равнодушен.

– Я тебе скажу, Лена, что, во‐первых, нельзя говорить о матери «она» в ее присутствии, а во‐вторых, надо уметь владеть собой. Нельзя давать волю своим чувствам.

– Такие чувства даже испытывать недопустимо, – воскликнула жена, – господи, откуда в тебе взялась эта патологическая ненависть ко мне? Неужели потому, что я тебя мало грудью кормила, как пишет твой любимый Башмачников?

Ленка резко обернулась к матери:

– Вот ты мне сейчас это зачем сказала? Типа я в шесть месяцев должна была понять и простить и найти в себе душевные силы полюбить тебя так же сильно, как если бы ты меня кормила до упора? Так? Молока у тебя не было, а виновата опять я?

Федор не утерпел, фыркнул.

Татьяна отреагировала немедленно.

– Приятно видеть, что тебя веселит, когда мне хамят и унижают, – процедила она.

Федор встал:

– Пойду воздухом подышу.

Он быстро переоделся в спортивный костюм. Сквозь стену слышал, как Татьяна стыдит Ленку, что та своим безобразным поведением выживает из дома отца, но не решился сказать, что эти упреки не совсем справедливы.

Ленка ведь действительно ненавидит мать. Однажды после особенно крупной ссоры, разгоревшейся, как водится, по такому ничтожному поводу, что его никто не запомнил, дочь пожаловалась ему, что мать ее «доводит», и выносить это становится просто невозможно. Федор сказал, что да, у нее сложный характер, но семья на то и семья, чтобы принимать друг друга так, как есть, и порой приходится терпеть. В ответ глаза Лены вдруг полыхнули огнем, и она выкрикнула: «А ты бы дал хоть раз этой твари по зубам, так быстро бы она свой сложный характер в задницу засунула. На работе-то она тихо сидит, потому что знает, что там ее концерты никто терпеть не станет, а дома выделывается, сука!»

Федор тогда испугался по-настоящему и хотел признаться дочери, что он ей не отец, так что мать – единственный родной Ленке человек на земле, поэтому надо как-то найти в себе силы и сблизиться с нею, а не искать от матери защиты у того, кому на нее, в сущности, плевать, но в последний миг что-то удержало его от откровенности.