Но сейчас у меня никто не стоит над душой, а там будет все то же самое, может быть лишь немного получше, зато под бесконечные жалостные причитания тети Нели, которые она считает заботой и участием.

Нет уж, лучше здесь!

Сполоснув в ненавистном умывальнике руки, я включила чайник и, напившись чаю со сладкими кукурузными палочками, решила, наконец-то, познакомится с доставшимся мне хозяйством более подробно.

Избушка смотрела тремя окошками на бамовскую одноколейку. Неподалеку от окон папа с дядей Гришей разместили самодельный стол-верстак — я весьма ярко представила, как они чистили на нем оружие, набивали патроны, осматривали блёсны и делали еще кучу важных охотничьих и рыболовных дел. Стол мне нравился своим брутальным, независимым видом. Три окна на южной стороне дома хорошо его освещали, так что где делать уроки — вопрос был решен.

А вот ужасную сетчатую кровать, притиснутую к западной стенке между окном и вешалкой около двери, я поклялась выкинуть ко всем чертям. Хватит того, что мне пришлось на ней спать в первый день. Сюда я поставлю наш диван, как только он приедет. Из западного окна был виден двор, забор, дорожка к крыльцу, дровяной сарайчик. Высокое крыльцо переходило в небольшую веранду.

В избе у входной двери по правую руку (если ты только вошел) была приколочена на стену вешалка, сделанная дядей Гришей из сосновой доски и набитых на нее кабарожьих рогов. А по левую руку от двери красовалась теперь бочка с водой. За бочкой в углу скрывался умывальник, глаза бы мои его не видели. Небольшое окно выходило и на север, в огород. Около него стоял старинный кухонный столик-шкафчик. Еще такой же старый шкаф для посуды (чьи полки были выстланы пожелтевшими газетками, наверное, для сбора пыли и крошек) отмечал границу, где заканчивалась кухня, и начинался запечный закуток.

А вот по восточной стене окон не было, там примыкали к закутку, занимая почти все пространство от стены до печки, широченные нары, тоже сколоченные, как и стол, папой. Нары мне нравились своей аэродромностью. А дальше шел пустой кусок бревенчатой стены, украшенный торчащими гвоздями. Видимо, на этих гвоздях висело в папины приезды все, что нужно. Включая и одежду. Я подумала, что там самое место для книжного стеллажа, да и маленький шкаф для одежды поместится.

А центром дома, вокруг которого все вертелось, была, конечно, печь. Не такая, как в сказках, где в печи пекут пироги и Ивашек, и не круглая, под потолок, как в старых купеческих домах Красноярска, нет, печка была обычная, с трубой, с чугунной плитой, украшенной двумя кружками, с двумя чугунными дверцами, одной большой, другой, пониже, маленькой. Этими дверцами она стояла не к северной стенке, как, наверное, было бы более правильно, а наоборот, прямо в середину избы. Чтобы угли, которые могли вывалиться из печки, не подожгли пол, перед ее топочной частью был приколочен к половицам кусок жести. Сверху, где труба, печка была побелена известкой, а снизу, где плита, обшита по бокам железным листом и покрашена масляной краской. Это было мудро, потому что известка пачкала белым, стоило только задеть.