– А вот это спорный вопрос, – Оливье не согласился. – Мы утверждаем, что эта земля принадлежит эделингу Видукинду, которого сейчас, впрочем, нет в Саксонии, и он не может заявить свои права. Но принадлежность переправы давно всем известна…

– Вот именно… – ответил Бравлин вполне спокойно. – Поэтому не стоит спорить, проще просто заехать в деревню, и спросить жителей, кто они, и кому принадлежат. Деревню населяют не саксы Видукинда, а вагры Бравлина. И никогда эта деревня не принадлежала Видукинду. Земли же саксов начинаются только через два полёта стрелы в сторону полудня, по ту сторону небольшой речушки, впадающей в Лабу. Там, кстати, тоже есть переправа…

– Но мне сказали, что эта деревня входила в эделингию старого Кнесслера, которому унаследовал Видукинд.

– Такое было давно, но продолжалось это только два года. Кнесслер захватил у меня часть земли, но потом, после короткой войны, когда я уничтожил войско Кнесслера и сжег его дом, я всё вернул. И не вижу здесь основания для спора. Старый Кнесслер больше не претендовал на эту землю. И даже подписал со мной документ на этот счет. Документ, подтвержденный эделингским судом, находится в моей канцелярии. И я всегда могу его представить.

– Хорошо, это, будем считать, еще не решенный спорный вопрос. Давай, князь, вернёмся к первому. Твой рассказ так подробен, словно ты был очевидцам. Тем не менее, ты говоришь с чужих слов. Как и я. Но мои рыцари говорят прямо противоположное тому, что рассказывают тебе твои воины. Почему я не должен верить своим рыцарям? Как нам разрешить спор?

– Простым логическим путём, – предложил Бравлин. – Воины перевозят больного княжича, которого необходимо срочно доставить к лекарю. Есть им дело до кого-то, когда они так спешат?

– В этом есть доля правды. Позволь мне посмотреть на этого герцога Гостомысла, или, как ты говоришь, княжича?

– Поехали… Княжича Гостомысла необходимо как можно быстрее доставить к врачевателю, который давно уже его дожидается.

И Бравлин, не теряя времени, ударил коня пятками…

Маленькая кавалькада двинулась между строем пехоты вагров и рыцарской конницей франков к самой середине строя. Чтобы пропустить их к воеводе Веславу и княжичу Гостомыслу, франки вынуждены были строй разомкнуть, и пешие вагры тут же устремились в разрыв, сопровождая своего князя. Граф Оливье, конечно же, заметил, что строй первой колонны оказался разрезанным на две части, но не сказал ничего, поскольку желание быть с князем рядом и не оставлять его среди противника казалось вполне естественным. Кроме того, граф уже понял всю проигрышность позиции, занятой первой колонной, а, следовательно, проигрышность и любой позиции, которую займёт вторая колонна, вынужденная прийти первой на помощь. Сейчас ввязаться в бой было равносильно тому, чтобы броситься в доспехах в реку, и попытаться переплыть ее. Но существовал вариант выйти из положения с честью через продолжение переговоров, каким бы результатом они не закончились, и граф, которого всегда отличало благоразумие, ни в коей мере не отнимающее у него честь отважного рыцаря и славного бойца, никак не показал своей обеспокоенности положением разрезанной надвое первой колонны, и не противился присутствию пехоты вагров рядом с собой. При этом, сам человек высокой чести, он считал и Бравлина второго человеком чести, и не думал, что тот замыслил против него коварство.