– Здравствуйте, Глафира, – улыбнулся он ей и, заметив, как легкая тень разочарования скользнула по лицу девушки, повинился, странным образом уловив ее настроение: – Кажется, я нарушил вашу уединенность, извините. Вы, наверное, радовались тишине и спокойствию.

– Есть такой момент, – кивнула Глаша и поинтересовалась: – А вы, Трофим Романович, что поднялись в такую рань?

– Часовые пояса. Привык рано ложиться и рано вставать, а тут пока еще не перестроился и проснулся в половине пятого.

– Ну ничего, – сказала Глафира, направляясь к кофе-машине, – уверена, вы быстро адаптируетесь.

– Я сварил вам кофе. – Он протянул Глафире ее любимую чашку на блюдце и объяснил: – Услышал, что вы принимаете душ. Случайно, как раз шел мимо вашей комнаты. Подумал, что вас порадует завтрак и горячий кофе.

– Завтрак? – переспросила Глаша.

– Ну что-то вроде, – кивнул Разведов, указав на стол, на котором стояли тарелки с нарезанными фруктами, сыром нескольких сортов, корзиночка с разогретой выпечкой и хлебцами и прикрытая тарелкой глиняная мисочка.

– А это что? – приподняв тарелочку, заглянула под нее Глафира. – Каша?

– Угу, дробленая зеленая гречка. Наверное, уже заварилась.

– Ну ничего себе, Трофим Романович, – удивилась Глаша. – Где вы гречку-то зеленую, да еще и дробленую, нашли?

– Привез немного на всякий случай, – объяснил он, пожав плечами. – Я люблю, мне нравится. Сам вкус нравится, ну и то, что можно не возиться, а быстро заварить. – И спросил: – Будете?

– Буду, – решительно произнесла Глаша. – Причем всё. И вы со мной, Трофим Романович, тоже будете завтракать. – И предупредила: – Иначе никак.

У них как-то так сразу легко и без всякой сковывающей неловкости завязался разговор, и не пустой утренний треп, а почему-то достаточно содержательный. С удовольствием уплетая кашу с фруктами и сыром, и на самом деле оказавшуюся на удивление вкусной, Глафира объясняла, что мотивировало ее подняться в столь ранний для нее час, о том, что хотела бы разобраться в этом убийстве, понять преступника и, главное, найти его. Потому что есть у нее такое подозрение – полиция ни в чем не разберется. Это чисто театральное убийство, и что-либо понять в нем человеку стороннему, не знающему всю театральную кухню, будет очень непросто.

– Почему вы решили, что убийство связано с театральными делами?

– Потому что, м-м-м… – Глаша на мгновение задумалась, отвечая скорее самой себе на еще не сформированные до конца вопросы. – Потому что все, что я увидела тогда в гримерке, говорит о страсти и какой-то театральной нарочитости. Я эти вибрации хорошо считываю.

– Театральные страсти? – улыбнувшись, уточнил Разведов.

– Нет, – постаралась объяснить Глафира, – театральные – это, скорее, следствие страсти. Это некая постановочность, нарочитость сцены убийства. – И обрадовалась, что сумела наконец сформулировать для самой себя то, что чувствовала с первого момента, как вошла в гримерку и увидела распростертую Элеонору, но не могла обличить в форму, в слова. – Вот! Точно! – И с воодушевлением посмотрела на мужчину. – Понимаете, Трофим, все великое искусство основано на грехе и страсти. И для того чтобы воплотить пьесу на сцене или роль, не знаю, как другим, а мне требуется почувствовать, погрузиться в эмоции героев, в энергию произведения и выстроить на этом чувстве некое свое видение и восприятие. – И помахала руками, останавливая себя. – Что-то я не то объясняю.