Она осторожно обняла отца. Альберт не посмел ей возразить.
– Где был этот город?
– Не знаю. Море такое же, как наше, но город незнакомый.
– На каком языке разговаривали люди?
– Не знаю. На красивом.
Глава 48
В больничных записях они не нашли его имени. Сотни британских солдат прошли через больницу Сиракузы: огнестрельные ранения в живот, переломы конечностей, перелом основания черепа – все солдаты поступили в июле 1943-го, некоторых вскоре выписали, но многие умерли. Это были безумные дни, говорили врачи, сначала привозили i nostri, потом иностранцев. Были там и tedeschi[115] – они еще дышали, когда мы клали их рядом с inglesi[116]. Но Виктор Сарфати? Покажите-ка еще раз фото, no, Signore, mi dispiace[117], такого не припомню. Я сам потерял на этой войне сына, я понимаю вашу боль, мне очень жаль, что ничем не могу вам помочь; пожалуйста, извините, меня ждут пациенты.
Когда Альберт потерял последнюю надежду, Ясмина встретила медсестру. Ее звали Мария, у нее были короткие волосы, светлая кожа и румяные щеки, и Ясмина сама не знала, почему заговорила именно с ней. Может, потому, что женщина была во вкусе Виктора: постарше его, красивая, чуть кокетливая, но не вульгарная, этакая непослушная дочь из порядочной семьи. Ясмине даже не понадобилось называть его имя, достаточно было показать фото. Мария так и впилась глазами в снимок.
– Виктор. Конечно же, я его помню.
Он лежал в другом отделении. У него не было никакого ранения. Острый приступ малярии. Они чуть не опоздали, температура была за сорок. Три дня боролись за его жизнь, но потом он пришел в сознание.
У него был еще один ангел-хранитель, догадалась Ясмина. И семь жизней, как у кошки.
– Я знала, Мария! Я даже видела вас во сне.
И Ясмина кинулась за Альбертом и Морицем.
– Это мой отец, доктор Сарфати. Мой муж, Мори́с… наша дочь…
Мария сделала книксен перед Альбертом, узнав, что он врач. Ясмина представила девушку:
– А это Мария, amica Виктора.
– Нет, синьора, ну что вы! Я не была его… подругой. Вы меня неправильно поняли.
Ясмина ей не поверила.
– Простите меня, синьора Мария, – сказал Альберт. – Это нас не касается. Мы всего лишь хотели…
– Давайте выйдем. Поговорим на улице.
Она вывела их по лестнице во двор. Они сели на сломанную скамью под каштаном. Трещали цикады в сухом полуденном зное, ставни больничных окон были закрыты. Жоэль принялась играть с кошками. Мария говорила тихо.
– У Виктора не было подруги. Он был не такой, как все. То, что другим солдатам доставляло радость, у него вызывало скуку.
Она говорила искренне. Ясмина слушала с удивлением.
– Но у него был друг.
– Друг? Какой друг?
– Ури Варшавски. Тоже поступил с малярией. Они часто сидели здесь и не могли наговориться, когда другие уже спали. Были неразлучны, всегда вместе. Мы их называли ВиктУри.
– О чем они говорили?
– О евреях. Я в этом ничего не понимаю, синьора, я католичка.
– Ури тоже был еврей?
Мария кивнула.
– Тунисский еврей?
– Нет, палестинский.
Ясмина вопросительно взглянула на Альберта.
– Такое возможно, – кивнул он. – Несколько тысяч палестинских евреев воевали за британцев. Так же, как наши за французов.