В древнем городе они поселились в пансионе, стоявшем у самой воды. Ясмина отказалась от еды и скрылась с Жоэль в своей комнате. Морицу и Альберту тоже было не до ужина. Они сели у себя в комнате и разделили последние сигареты. Через открытое окно слышался шум волн, набегавших на береговую стену, которая больше напоминала отвесную скалу, в черноте ночи не было видно ни зги, небо и море слились в единое целое.

– Вы добры к моей дочери, Мори́с.

Мориц уклонился от серьезного взгляда Альберта. Он не понимал, нет ли в этих словах какого-то второго смысла. Предложения, а может, и предостережения держаться от нее подальше.

– Я знаю, вы хотите ее защитить. Но никого не надо защищать от жизни. Можно только подготовить к ней. Я не смог этого сделать. Я принадлежал моим пациентам, а не собственным детям. Я должен был предотвратить беду. Я в ответе за них, и это мне следует просить у Виктора прощения.

– Вы бы не смогли ничего предотвратить.

– Она ищет в Викторе то, чего в нем нет, понимаете? Он принесет ей только несчастье. Морфинист лучше умрет от сверхдозы яда, но не откажется от пагубной привычки. Боль, которую Ясмина хочет заглушить, куда более старая, более глубокая боль. Виктор не может ее исцелить. Наоборот, он снова и снова будет бередить ее рану. Виктор – это яд, от которого она умрет. Вы понимаете?

– Диагноз убедительный. Но какое средство вы бы прописали?

– Дом и семью. Сейчас в ней бушует дикий огонь, не унимается, рвется наружу, ищет путь. Даже если сама она сгорит при этом. Признаюсь, Мори́с, я совсем не знаю свою дочь. Мы можем вскрыть тело человека, но каким он был, всегда остается тайной. Даже для него самого.

Альберт сел на свою кровать.

– Вы читали Халиля Джебрана?

– Нет, кто это?

– Ливанский поэт. Он написал: Ваши дети – не ваши дети. Они сыновья и дочери тоски жизни по себе самой. Вы можете дать приют их телам, но не их душам. Ибо их души живут в завтрашнем доме, куда вам нет доступа, даже во сне.

– Красиво, – сказал Мориц.

– Нет, грустно. Но правдиво. Я не смог защитить Ясмину от опыта, через который ей пришлось пройти. И пока я жив, я буду жить лишь для того, чтобы поддержать ее, уберечь ее от падения.

Левой рукой Альберт принялся расстегивать рубашку. Мориц помог ему раздеться.

– Спасибо, Мори́с. Не могли бы вы оставить окно открытым. Я так люблю шум моря.

Они легли, Мориц выключил лампу на ночном столике.

– А если мы его все же найдем, Альберт, если он жив – что вы ему скажете?

– Я попрошу его вернуться.

– Вы дадите согласие на их женитьбу?

– Никогда.

– Тогда она убежит с ним. И вы потеряете обоих детей.

– Я знаю. Если быть честным, Мори́с, я боюсь того дня, когда мы его найдем. И вместе с тем не хочу ничего сильнее. Я не хочу умереть, не простив его. Даже если тому, что он сделал, прощения нет. Но разве можно жить, не простив?

Наутро Ясмина с улыбкой вбежала в комнату мужчин. Она увидела Виктора во сне, и мир снова обрел свою целостность.

– Он жил со мной, в приморском городе. Он, я и Жоэль, в нашей квартире! Она уже выросла, почти взрослая. Che bello, Papà!