Мориц удивленно взглянул на него.

– Леон, – пояснил Альберт. – И месье Леви.

Мориц смутился.

– Разумеется, они не вешают на дверь табличку. Моссад означает на иврите «организация». А Алия Бет означает «второе пришествие». Иммиграция в Палестину.

Только теперь Мориц заметил флаг на стене: голубая звезда Давида на белом фоне. И понял, куда направились люди из этого лагеря.

– Италия – ворота в Сион, – сказал старик. – Может, и ваш брат уже в Эрец Израэль, синьора.

Ясмина испуганно смотрела на него.

– А где нам найти Ури? Где находится итальянское бюро Моссад?

– В любом лагере, синьор. Бюро не существует, но все же оно существует, понимаете? Просто спросите Ури. И передайте ему от меня привет. Абрамчик моя фамилия. Игорь Абрамчик.

Он проводил их до ворот.

– А вы? – спросил Альберт. – Сами вы не хотите эмигрировать?

– Я не знаю, – печально вздохнул старый еврей и поскреб в затылке. – У меня зоомагазин в Кракове. Сейчас за ним присматривает один мой знакомый. Я хотел бы вернуться туда. Но, знаете, оттуда долетают нехорошие слухи.

Они направились дальше на север, от одного лагеря к другому. Реджо-ди-Калабрия, Эболи, Бари, Барлетта. На каждых воротах одна и та же табличка: UNRRA DISPLACED PERSONS CAMP[118]. Это были наскоро возведенные бараки, монастыри и просто фермы, куда прибивало людей, – стихийно возникшие еврейские поселения, киббуцы. Сюда через Альпы устремлялись выжившие из Германии и Польши, через Адриатику переправлялись из Югославии и России, тысячи и тысячи перемещенных лиц – так их всех называли, не принимая во внимание, откуда они.

Люди выращивали в лагерях овощи, устраивали концерты, тренировались, готовились снова отправиться в дорогу. Еще никогда в Палестину не перебиралось так много европейцев. Море стало для них мостом.

Нам здесь нечего делать. Мы лишились всего. Больше нам нечего терять.

Мы – люди, которые до Катастрофы никогда бы не встретились, русские и греки, ученые, коммерсанты и ремесленники, у многих на предплечье клеймо – номер. Всех нас вырвали с корнем, мы все потеряли, некоторым удалось прихватить разве что пару одежек, чемодан воспоминаний, но большинство просто спасли свою голую жизнь из огня, поглотившего их дома и синагоги. Лишившиеся родителей, сестер и братьев.

Мы – народ из срубленных деревьев, говорили они, из берез, буков и кедров, мы странствующие деревья, но могут ли деревья странствовать? Но бывают времена, когда приходится делать невозможное. Мы передвигались ночью, когда никто не видит, – деревья в поиске новой почвы. Мы – как та сороконожка. Она тоже не знает, в каком порядке двигаются ее ножки, и если она об этом задумается, то ножки ее спутаются. Мы просто ставим одну ногу перед другой и идем, даже если не знаем, куда нас приведет дорога.

И потом мы вдруг понимаем, что мы не одни. Со всех сторон бредут и другие – к той же дороге, что и мы, сквозь темноту, все дальше. А если мы уже не одни, то мы начинаем сливаться – как капли дождя, падая с неба, сливаются в поток, тысячи, миллионы. Мы перестаем быть каплями, мы становимся единым потоком, а всякий поток устремляется к морю.