В Шклов Гетцель грозился заглянуть через неделю, но нагрянул завтра же. «Что это?» — спросил он Палена, указывая на спинку кровати. Там висела табличка на русском языке с фамилией больного и диагнозом. Пален велел уничтожить все немецкие указатели и сорвал портрет Гитлера в столовой со словами «прочь эту мерзость». Теперь же он покраснел и оттарабанил: «Для поднятия духа русских солдат, для того чтобы батальон чувствовал себя на родине, я велел оставить русские надписи». Офицеры, прибывшие с Гетцелем, зашептались. Гетцель приказал вернуть немецкие таблички. Пален едва не лопнул от злобы, и Ламсдорфу пришлось долго обнимать его, убеждая, что тот не сдался, а согласился на компромисс ради благополучия воинства. Впрочем, Палену это не помогло — чуть позже кто-то из обиженных младших офицеров сунул Гетцелю донос, где описывались антигитлеровские художества коменданта и цитировались его мечты очистить район от немецких частей. Гетцель не читал по-русски и попросил перевести бумагу прямо при нем, что и было сделано. Подполковник вновь не стал скандалить — лишь поднял бровь и буркнул «Факты следует проверить и, если они подтвердятся, последует строгое наказание», — но через неделю Пален лишился должности, а если бы не высокопоставленный родственник, был бы и вовсе повешен. Позже, лишь только немцы уехали, доносчика изобличили, судили за подлог и предательство и приговорили к казни. Кажется, это был кто-то из артиллеристов, я запомнил, как он рыдал и каялся, но даже это умудрялся делать лицемерно, поэтому расстреливавшие его солдаты нажали крючки без особых сантиментов. Батальон тем не менее почувствовал нервозность командования и пришел в подавленное состояние духа.

После равняйсь-смирно на плацу и обеда на белых скатертях Гетцель похвалил щи по-сибирски и бифштекс и уединился с Грачевым. Спустя полтора часа он вышел из штаба, козырнул офицерам и запрыгнул с адъютантом в «хорьх». Созвав командиров, Грачев объявил беседу засекреченной до особого распоряжения и рассказал только то, что возможно: партизаны активизировались, много подрывов, очень скоро батальон придется привести в боевую готовность. Через два дня он засобирался в Осинторф и по дороге пересказал мне настоящий разговор с Гетцелем. Подполковник предложил ему возглавить всю армию. Грачев отказался, сославшись на неопытность и, разумеется, умолчав о том, что эмигранты с их связями в абвере тут же разбегутся и у него не останется рычагов влияния ни на что. Но Гетцель понял, чего боится майор, и убеждал его, что вермахту сейчас не нужны монархический идеализм и альтернативное русское правительство. Нет, конечно, абвер рассчитывает на народную армию и занятия в школе диверсантов не прекратятся, но непозволительно в тылу, страдающем от лесных головорезов, держать батальоны и не подключать их к облавам. Поэтому если кто-то будет мешать участию армии в акциях против партизан, то будет отстранен. «Вообще, это понятное соображение, — пожал плечами Грачев. — Посмотрим, откуда ветер дует, осинторфцы вроде бы успели кое-что узнать». Гетцелю он пока отказал, заявив, что авторитет Кромиади у солдат настолько высок, что они не примут иного командира.