Обратно мы ехали по разбитой дороге вдоль Днепра. Тянулись сгоревшие деревни. «Вы произвели впечатление на эмигрантов, — сказал Грачев. — Вообще, забавные у них разговоры. У нас два неукомплектованных батальона, а они Россию спасают. Дел в гарнизоне много, очень много. И заметьте, ни одной диверсии или акции, кроме майской, не было и не намечается». В Орше водитель свернул к вокзалу. Мы ждали новых офицеров, прибывающих поездом, и я отправился на прогулку, натянув фуражку, чтобы не объясняться с каждым патрульным. От большинства домов остались лишь остовы, а от изб — печи. Где-то зияли пробоины, где-то внутренности квартир были разворошены и вывернуты наизнанку. Висели куски обгоревших полосатых обоев, пыль, щебень и кирпич смешивались с битым стеклом и хрустели под ногами. Миновав привокзальную площадь, я отправился по указателю «Novyi Byt str.». Улица была гулка и пустынна, только старуха в платке ковыляла в тени с бидоном. Однако вдали зашевелилось что-то серое и, приблизившись, оказалось колонной людей, преимущественно молодых. Передвигались они вольно, не строем, в руках несли мешки или чемоданы, но лица их были тревожны. Колонну сопровождали жандармы. Перед тем как свернуть в проулок, где за столбами с колючей проволокой маячил длинный барак, шествие остановилось. Метрах в двадцати от меня поставили свои чемоданы на землю две девушки. Одна из них шептала что-то на ухо другой, прикрыв рот ладонью, а взгляд ее подруги блуждал по улице и наконец уперся в меня. Она смотрела несколько секунд, но я запомнил ее в мельчайших деталях: рисунок губ, чуть вьющиеся волосы, широкий лоб, сужающийся подбородок. Шептунья кончила свой рассказ, девушка колыхнулась и, не отрывая от меня взгляда, подняла чемодан. Колонна тронулась и исчезла в воротах с вывеской «Arbeitsamt».

Я вернулся на вокзал. К перрону его как раз подползал состав, и вскоре Грачев выловил в серо-зеленой толпе двух офицеров. Они представились: их звали Ламсдорф, Григорий, и фон Пален, Сергей. Прежде чем появиться в Шклове, они ездили заказывать форму народной армии — почему-то во Францию. Грачев успел рассказать, как они здесь появились. Начальник тыла группы «Центр» фон Шенкендорф инспектировал расположение народников, и эти двое, друзья, были в его свите. Им до смерти надоела немецкая бюрократия. Пален собирал подписи для бумажной канители в смоленском штабе, а Ламсдорф допрашивал пленных как переводчик при танкистах — оба упросили Шенкендорфа перевести их к народникам. Палена назначили военным комендантом Шклова, а Ламсдорфу предстояло возглавить штаб батальона. Первый всю дорогу сыпал анекдотами о том, как они напугали своим обмундированием приход парижской православной церкви, а второй — небылицами о своих похождениях в Испании. Собственно, весь следующий месяц, после которого их отозвали, они вели себя так же, вечерами хорохорясь и распевая «Жди меня, и я вернусь, только очень жди». Ламсдорф заговорил со мной, только когда ему понадобилось выяснить, где ближайший триангуляционный знак. Прямо на этом знаке ему назначил встречу партизанский командир, с которым они собирались договариваться о ненападении. Грачев считал, что его как предателя могут выманить, чтобы пристрелить, а удалой Ламсдорф казался экзотической птицей, чьи шансы на добрые переговоры были выше. Так и оказалось. В Осинторфе пошли еще дальше и не удерживали силой тех, кто хотел идти к партизанам. Даже наоборот, партизан не вешали, а оставляли, откармливали, вербовали и не препятствовали, если те хотели уйти. Из гарнизона стали бежать реже, чем после акции по поимке Белова.