Это не настоящий сумасшедший дом, хотя я лихо зову это место про себя «дуркой», чуть-чуть бравируя этим. Но все-таки особенное место, где можно снять с себя часть ответственности. И бродить, где хочется, заглядывая в потайные уголки большого сада, где прячутся заснеженные фонтаны, старинные беседки и чугунные скамейки прошлого века.

Можно не бояться, что на тебя прикрикнут за то, что зашла туда, куда нельзя. Что взять с сумасшедшей? Ласково улыбнутся и проводят обратно к главному корпусу и даже объяснят, как обращаться с кофейным автоматом. У него тоже тонкая душевная организация — просто засунуть купюру недостаточно, нужно быть ласковой и терпеливой.

По вечерам в маленьком флигеле в глубине территории проходят сеансы музыкотерапии. Ворчливый дядечка долго распаковывает электронное пианино, выставляет режим органа и час-полтора играет что-то умиротворяющее. Немногочисленные слушатели все это время сидят тихо, с закрытыми глазами и думают о своем.

По заснеженным тропинкам рыскают разноцветные кошки, и если пройти по их следам, можно попасть на задворки кухни, где в рядок под навесом выставлены миски с мясными обрезками и сметаной.

Там же прячутся те, кому лень или некогда выбегать за территорию, чтобы выкурить сигарету. Стоят на отдалении друг от друга, делают вид, что не замечают других нарушителей, и только сизоватые струйки дыма сплетаются между собой, общаясь вместо их хозяев.

Я послушно пью назначенные таблетки и сплю как в детстве — десять часов ночью и еще парочку днем. Не пропускаю йогу по утрам, которая тут вместо зарядки, и измерение давления по вечерам. Обхожу одного за другим врачей-специалистов, которых, кажется, держат для развлечения пациентов, чтобы было чем заняться после завтрака.

Ловлю медсестер-полуденниц, чтобы попросить второе одеяло, и добрых поварих, чтобы выклянчить чая на вечер. Уношу его в термосе в палату, где мы болтаем с Танечкой, расставляя на подоконнике разноцветные свечи. По ушам за нарушение пожарной безопасности нам дать некому, после девяти вечера не найти уже ни врачей, ни полуденниц.

А когда соседка засыпает, я накрываюсь одеялом с головой и выдыхаю во тьму под ним еще больше тьмы из себя. Все то, что я держу целый день внутри, свернув в тугой комок в центре груди.

Роман.

От одного имени, даже произнесенного мысленно, даже услышанного случайно и вообще по другому поводу, начинают течь слезы.

Я не знаю, как дышать без него.

— Дайте мне таблетку, чтобы забыть последние полгода, — прошу я на очередном приеме у своего лечащего врача.

Он привык ко всякому, даже бровью не ведет.

— Такого пока не изобрели… — разводит руками и усмехается. — Хочешь галоперидольчику, Алис? Могу выписать.

— А что, им до сих пор кормят? — удивляюсь я. — Может, еще и лоботомию делают? Можно мне? Только вырезайте весь мозг сразу, пожалуйста. Ой, а электричеством не лечите?

— Лечим, — отвечает врач и ржет, глядя на выражение моего лица. Хорошо, когда твой психиатр на той же волне. — Давай запишу тебя на электрофорез.

Он поворачивается к монитору, а я поспешно говорю: