Жестоко вбивался — не так, как обычно, не нежно, не терпеливо, не внимательно. Он был голоден и утолял этот голод как зверь — рыча и не давая отнять завоеванную добычу. Вертел меня, как хотел, имел, как хотел, и я задыхалась под ним, задыхалась, извивалась и орала в голос, потому что это было самое охрененное, что происходило со мной за много-много лет.

Так мне казалось.

В конце он дернулся и впечатал меня в мраморный пол несколькими последними самыми яростными движениями — и я обмякла, ощущая себя так, будто по мне проехался «Камаз».

Уткнулась в него, в его шею, вдыхая насыщенный сексом аромат кожи. Я парфманьячка, но так и не спросила до сих пор название его парфюма. Потому что запахи — лучшая машина времени.

Не хотелось бы потом разыскивать эти духи по всем магазинам и погружаться опять в эти минуты, мазохистски растравляя свою горькую любовь.

Я дождалась, пока слегка угомонится мой бешеный пульс — и его, спрятанный под полурасстегнутой рубашкой. Села, поправляя сползший корсет, одернула смятое платье.

Роман медленно стягивал презерватив, глядя на меня все еще темными глазами с расползшимися по радужке зрачками. Я чувствовала его взгляд кожей, хоть и не смотрела в ответ.

— Пойдем в спальню? — спросил он, и нотка неуверенности, этот вопрос в его голосе позволили мне ухватиться за них, чтобы выбраться из той бездны, куда я так долго летела.

— Нет, — я встала, еще раз тщательно расправив платье. — Я, пожалуй, домой.

Он усмехнулся — криво, одной половиной рта.

— Ага, — сказал Роман. — Ну, я не отпускал такси, оно тебя ждет.

Понимающий какой… гад.

Я не могла остаться.

Слишком остро я почувствовала сегодня, насколько мы разные.

Как не подходит мне его мир.

Что я для него — лишь очередное экзотическое развлечение, чей срок годности рано или поздно истечет, как только экзотика станет будничной и понятной.

А мне — нет. Не приестся.

И если уж я не смогла уберечь свой покой, я хотела уберечь хотя бы свое сердце.

Хватит. Хватит.

Октябрь переползал в ноябрь, теряя разноцветную шкуру, золотая осень больше не отвлекала меня от работы, на улице было промозгло и сыро, но это никак не помогало вдохновению.

Я все реже соглашалась на предложения встреч от Романа и совсем перестала писать и звонить ему сама. Что-то мешало. Гордость, что ли? В его приглашениях больше не было прежнего энтузиазма и маньяческого упорства, и, если я отказывалась один раз, он больше не настаивал.

Когда мы все-таки встречались, он говорил о работе. О том, как много у него новых идей, как он разрабатывает проекты расширения сети отелей, часто летает в командировки.

Глаза его горели — он даже не замечал, что кивала я в основном из вежливости — он терял мое внимание минуте на второй описания внутренней кухни управленца. О «делегировании» речи больше не шло, он сам вникал во все дела, не вылезал из офиса и даже свидания пытался назначать именно там. Но я не хотела встречаться ни с его бывшими, которых, после увольнения Дианы, все равно было многовато, ни со своим бывшим, который тоже где-то там еще работал, ни вообще с этим унылым местом.