— Вот! — и, громко, захлебывающе рыдая, выбежал из комнаты.

Татьяна увидела портрет и черную рамку, в которой четко было отпечатано: «Николай Степанович Кораблев».

— Нет, нет, — сначала еле слышно произнесла она, но тут же закричала, отталкивая от себя газету. — Нет! Нет! Этого не может быть! Рядом со мной! Я ведь его видела! Это ведь были его глаза! Его, его, его! — и, будто кто-то ее толкнул, она упала на старинный, изъеденный временем пол.

Вася разыскал Татьяну числа пятого мая. Она лежала в комнате замка, который окружали молчаливые, убитые горем партизаны. Петр Хропов, встретив Васю в нижнем этаже, сказал:

— Страшно, Вася, страшно! Она опять в том же состоянии, как и тогда у нас на становище. Твердит одно и то же: «Где же? Где? Где?»

— Я только по дороге узнал о гибели Николая Степановича. А она узнала здесь?

— Да. Тридцатого. Нам газету из Москвы доставили на самолете. Что же делать, Вася?

— Надо сообщить генералу, — и Вася, сев в машину, помчался к Громадину, дивизия которого, уже освобожденная от боев, стояла на берегу Эльбы, неподалеку от Бранденбурга.

Когда Громадин из газет узнал о гибели Николая Кораблева, то почти весь день проходил из угла в угол кабинета. Ходил и тяжко вздыхал.

«И что теперь делается с Татьяной Яковлевной? И где она? — Иногда он порывался вызвать машину и отправиться на поиски Татьяны, но откладывал, не зная, куда за ней ехать, как при ней себя держать, каким словом и поступком утешить ее. — Что я ей скажу? Ну что я ей скажу?! — кричал он сам себе, останавливаясь перед зеркалом. — Ну что?» А когда перед ним появился Вася и сообщил ему о том, что Татьяна находится в замке и что было бы хорошо, если бы сам генерал поехал туда, Громадин даже как-то обрадовался этому и, испросив разрешение у Анатолия Васильевича, вместе с Васей направился в Саксонскую Швейцарию.

Татьяна эти дни находилась на грани безумия, и военные врачи, опасаясь за ее жизнь, предлагали разное: одни — немедленно отправить в Москву, другие — применить к ней такие-то и такие-то препараты, третьи — сделать операцию на основе нейрохирургии. Петр Хропов все это решительно отводил, говоря:

— Приедет генерал, тогда разберемся.

— А он что, ваш генерал, с медицинским образованием? — не без ехидства спрашивали врачи.

— С медицинским! Да еще с каким! Вот увидите. Нечего вам стало делать, что вы и готовы кинуться на любого, лишь бы применять препараты да резать! — грубо оборвал их Петр Хропов.

Увидав Васю и Громадина, Татьяна поднялась с постели и, протянув к ним руки, рыдая, произнесла:

— Зачем? Ну зачем на меня такая беда обрушилась?

Тут не выдержал и, впервые за время войны, заплакал и Громадин. Маленький, измотанный боями за Берлин, он плакал, громко бася, приговаривая:

— Страшное! Это страшное, Татьяна Яковлевна!.. Ну… ну, вся наша любовь вам. Вся, без остатка. И я, и Вася, и командарм… И все, все. Страна вся! Мы… Мы вам любовь свою отдаем! Ну… ну… не знаю, что еще!

Татьяна быстро оделась, сказала:

— Поедемте. Поедемте туда. И почему, почему вы мне тогда не сказали, что он там? Я ведь видела его! Видела! Его глаза видела!..