— Жестокая война! — вымолвила она, глядя на развалины, на зеленеющий дикий виноград, на черные рогульки каштанов. — Жестокая!

— Это им за Сталинград, — ответил Громадин, хотя ему было жаль домов, превращенных в груду кирпича, мостов, переплеты которых сунулись в Одер, деревьев. — Я же разрушал… и мне же все это жаль. То есть я не пацифист, а просто по-человечески рассуждаю: не надо бы войны на земле. Не надо. Иные сейчас утверждают, что война — школа. Какая же это школа! Война — это тяжесть для народа, — добавил генерал.

— К Ивану Кузьмичу! — почти не слушая Громадина, твердила про себя Татьяна, ощущая, какое глубоко родственное чувство растет в ней. — К Ивану Кузьмичу! Ведь он сколько лет вместе с Колей проработал на заводе! И как часто мне Коля говорил: «Люблю я его, Ивана Кузьмича: он мудрый человек».

Комендатура находилась на окраине города, уцелевшей от бомбежек и пожаров. Здесь все буйно зеленело: каштаны, черешни, вишни, липы, всюду прыгали дрозды, скворцы и какие-то маленькие пичуги.

В комендатуре Васю и Татьяну встретил адъютант Ивана Кузьмича Замятина. Он был в лакированных ботинках, в новом, сшитом в талию кителе, светящихся погонах старшего лейтенанта. Усиленно натирая ногти о сукно стола, он с нескрываемой надменностью проговорил:

— Комендант занят большими общественными делами. Видите, в каком положении город. Надо хотя бы улицы расчистить, школы открыть и всякое прочее. И теперь у коменданта сидит бургомистр и просит совета, как и что.

Это была правда: в кабинете у Ивана Кузьмича действительно сидел бургомистр города Штеттина Субботка, тот самый Субботка, с которым Татьяна когда-то встретилась в штеттинской бухте.

— Иван Кузьмич, — говорил он на ломаном русском языке. — Надо что-то делать с городом. Ведь ни пройти, ни проехать.

— Надо, конечно, — отвечал Иван Кузьмич, — но ведь мы не имеем права вмешиваться во внутренние дела.

— Вы не вмешивайтесь. Не надо. Вы посоветуйте.

Иван Кузьмич задумался. Посоветовать, как восстановить жизнь в городе? Да ведь Иван Кузьмич сам впервые сталкивается с таким трудным делом.

— Ну, как бы поступили советские люди? — донимал Субботка.

При словах «советские люди» Иван Кузьмич загорелся.

— Они… Они от мала до велика вышли бы расчищать улицы. Восстановить город? На это вам понадобится лет десять — пятнадцать. А вот улицы расчистить, трупы убрать, школы заставить работать, магазины и прочее — дело другое. Какое число населения вернулось?

— Не больше половины: часть мобилизована, часть — буржуи, как они назывались у вас, — сбежала в Берлин и дальше — к американцам, часть убита при бомбежке.

— Так вот и надо людей уговорить, чтобы шли расчищать улицы. Впрочем, дорогой мой, тут поблизости в лесу стоит полк. Я переговорю, и, возможно, недельку поработает полк.

На этих словах Ивана Кузьмича прервал стук в дверь. Он посмотрел в сторону стука и устало произнес:

— Кто это еще там? Войдите.

На пороге вырос адъютант. Здесь он уже был совсем не тот: вытянулся, замер и, только кивая головой в открытую дверь, отчеканил:

— Разрешите доложить? К вам ваши знакомые прибыли. Генерал Громадин, какой-то Вася и… Татьяна Яковлевна.