Они выпили, погрустили, и вдруг тишину нарушил Звенкин:

— Таких не найти! Таких не найти!

— Директоров-то? Умный был мужик. Да-а! Так вот, Миша, зачем вызвал тебя. Здесь у нас в доме жена Николая Степановича. Заслуженный человек. Вот ее бы отправить на самолете… на Урал, в городок Чиркуль. Там, положим, теперь, наверное, целый город: автомобили уже выпускают. При нас выпускали, Звенкин, только моторы, а теперь автомобили.

— Угу-угу-угу! — обрадованно воскликнул Звенкин.

— Ну как же, Миша, окажи уж нам всем такую услугу.

— Командарм разрешит? Я теперь в его распоряжении. Самолет есть. Многоместный, в личном распоряжении командарма.

Иван Кузьмич долго тер пальцем ладонь, затем сказал:

— Думаю, разрешит, он человек благородной души. На это дело мы можем наладить генерала Громадина, гостит у нас тут.

Так они засиделись почти до рассвета и уже хотели было расходиться, как вдруг здание дрогнуло, задребезжали стекла и тут же грохнули выстрелы — из пушек, зениток, из винтовок, автоматов, пистолетов — и понеслись крики:

— Победа! Победа! Победа!

Громадин в ночной рубашке высунулся из окна и, паля из пистолета, тоже кидал басом:

— Победа! Победа! Победа!

В этот час по всей Германии гремели пушки, зенитки, танки, винтовки, автоматы, рвались гранаты, и все это слилось в один мощный гул, и гул сотрясал землю.

Спустя некоторое время Громадин и Вася, кое-как одевшись, вбежали в кабинет Ивана Кузьмича. Тут генерал потребовал, чтобы его связали с Анатолием Васильевичем, и когда тот подошел к телефону, Громадин начал было извиняться, но, услыхав звонкий голос командарма и его приветствие, крикнул:

— И я! И я стрелял! Всю обойму выпустил! И спохватился: оказывается, четыре года воевал и ни разу не выстрелил. И вы? Тоже ни разу, товарищ командарм? Вот так вояки мы!

А Иван Кузьмич, воспользовавшись случаем, начал нашептывать генералу о том, что Татьяну следовало бы отправить на Урал, что подполковник Кукушкин берется это выполнить на самолете командарма.

— Ах да, товарищ командарм! Еще одно дело. Дела потом? Нет, это весьма срочное… о Татьяне Яковлевне. Здесь. Тяжело. Она хочет на Урал… А я думал. Не думать мне, а пусть она делает то, что подскажет ей сердце! — Громадин помедлил и, искоса глядя на Ивана Кузьмича, повел рукой, как бы говоря: «Ну вот какой приказ от командарма», — и снова заговорил: — Летчик есть. Подполковник Кукушкин. Да, да. Тот самый. Говорит, ладно бы на вашем самолете. Ну, очень хорошо. Очень. Так выпьем сегодня, товарищ командарм. Как? Вдребезги разбили и вдребезги напьюсь! Ну, это вы шутите. Всего хорошего, товарищ командарм! — Громадин положил трубку, повернулся и в дверях увидел побледневшую Татьяну.

— Что это, выстрелы такие? — спросила она.

— Победа, Татьяна Яковлевна, — в один голос ответили ей.

Она, пошатываясь, подошла к столу и, уронив голову на ладони, охнула, но ничего не сказала, а только подумала: «Коля! Коля! Победа, а тебя нет!»

Вскоре они снова разошлись по своим комнатам, и все, кроме Татьяны, выпив по огромному бокалу водки, крепко уснули. Не спалось только Татьяне: она прилегла на неубранную кровать поверх одеяла, и слезы полились у нее неудержимо. Сквозь слезы она видела, как через прикрытые створки в комнату пробивались лучи солнца. Они то гасли, пропадали и вдруг снова вспыхивали узкими, острыми полосками, шаря по стенам, как бы кого-то отыскивая, и, не находя, сердились, гасли и снова вспыхивали — ярко, буйно.