Ромул. Нума Помпилий. Тулл Гостилий. Анк Марций…

— Как тебя зовут? — спросила официантка.

Это она мне?

— Тарквиний Приск.

Почувствовав на себе взгляд ее черных глаз, я поняла, что совершила одну из тех ошибок, которых старалась избегать всю свою жизнь. Я произнесла вслух то, о чем думала, вместо своего имени.

— Чечилия, меня зовут Чечилия…

От смущения захотелось схватить стакан, выбросить соломинку, опрокинуть бокал джин-тоника залпом и умчаться прочь со всех ног. Девушка опередила меня, произнеся последние имена. Мне всегда нравилось доходить до конца списка.

— Сервий Туллий и Тарквиний Гордый. А я Лара.

Мы пожали друг другу руки.

— Все в порядке, Чечилия? Ты бледная…

Вот почему она осталась у моего столика. Лара заметила, что я расстроена, а может, даже разочарована в чем-то. Джада еще не вернулась, и я была благодарна незнакомке, которая, спустя три четверти второго бокала, перестала казаться такой уж незнакомой.

Лара сидела в дверях бара и пила чай со льдом, каплей рома и свежим имбирем.

За час, проведенный в баре за болтовней, я узнала, что она везде кладет имбирь и любит историю, хотя учебу бросила.

Она кинула на меня веселый и одновременно задумчивый взгляд.

— Прости за такие слова, но подозреваю, у тебя серьезные неприятности, раз ты напиваешься в одиннадцать утра.

Я хихикнула. Напиваются не так, милая моя, собиралась я ей ответить, но пошла по другому пути и рассказала о своей глухоте. Не знаю, почему и в какой момент я сочла, что глухота и есть причина моих страданий: я же родилась глухой, глухой училась ходить. Рука об руку глухота шагала со мной в детский сад, в первый класс, не отходила от меня в годы, когда все дети проказничали и лепетали, а я существовала в вакууме или в яйце. Я так и не смогла смириться с тем, что была вынуждена столько времени провести в этой скорлупе, в доме мамы и тетушек, который, из любви ко мне, они превратили в тюрьму.

Лара слушала меня. Она походила на того, кто пробился сквозь скорлупу своего яйца раньше срока и продолжал рваться вперед, хотя от скорлупы уже ничего не осталось.

Пока я пила и обдумывала эту мысль, она рассказывала о себе. Ей было двадцать лет, и она жила со своим отцом, Роберто.

— Он сейчас сидит дома с моей дочкой Анжелой.

— Роберто — твой отец? — спросила я с удивлением. Это поразило меня даже больше, чем тот факт, что у Лары есть маленькая дочка.

— Да, — улыбнулась она, — разве мы не похожи? Хоть немного?

Она не отводила взгляда, дав мне время переварить новости.

Что сказать, у Роберто зеленые глаза, и он полноват, а она, наоборот, черна как смоль и худощава. Но когда я хорошенько рассмотрела ее, то заметила скулы, родинку у правой брови, чувственные губы — родство было налицо, от него никуда не деться. Сомнений не оставалось: от отца она переняла и способность создать вокруг себя атмосферу доброты и сочувствия, и приветственный жест, с которым он приглашал посетителей войти.

— Он был в солидном возрасте, когда ты родилась, — быстро прикинула я. — Как и моя мама.

— Да, — вздохнула Лара. — Когда я родилась, Роберто было сорок. Мама умерла при родах, представляешь, как нелегко пришлось. Теперь живем втроем — я, он и Анжела.