Мой дядя родился живым. Терпсихора слышала, как прорезался его голос и эхом прокатился по дому. Вот и третья улика, а три улики — уже доказательство.

Тетя Терпси подождала еще немного, затем решилась выйти в коридор и оттуда услышала, что мама тоже плакала, но не от того, что была рада рождению шестого ребенка.

— Пожалуйста, Беньямино, — умоляла она на диалекте. — Не делай этого. Прошу тебя. Оставь его хотя бы на ночь, дай покормить его.

Разговор, который подслушала Терпсихора, шел о Лоренцо и о соглашении с Дженио, высоким мужчиной c сальными глазами. Теперь я знала.

Терпсихора вошла в комнату — ей хотелось посмотреть на младшего брата и утешить маму, — но заметила Дженио, стоявшего рядом с моим прадедом, и спряталась под столом.

Оттуда она услышала то, о чем только что мне рассказала, как будто это произошло вчера, а не шестьдесят лет назад. Если и есть что-то положительное в болезни Альцгеймера, так это то, что больные могут вспомнить события, произошедшие очень, очень давно. Человек забывает, когда в последний раз ходил в магазин, принимал душ или что ел на обед, но спросите о жизни в военные годы, и окажется, что его память все еще хранит эти воспоминания. И они всё еще болезненны.

Терпсихора сидела под столом, когда услышала о соглашении. Мучительный плач и мольбы матери она инстинктивно связала с Дженио и разозлилась настолько, что ей немедленно потребовалось выплеснуть свой гнев.

Она достала из кармана платья карандаш. Мама говорила, что Терпсихора довольно хорошо писала и всегда носила с собой карандаш. Когда сестры уходили в школу, она притворялась, что тоже там учится, хотя на самом деле ей приходилось заниматься дома с моей бабушкой Бьянкой, которая развешивала белье, крепила его прищепками, а в перерывах учила девочку гласным и согласным.

И вот тетя Терпсихора взяла карандаш и написала под столом имя и фамилию высокого мужчины. А рядом — ругательство.

В моем надежном убежище, на столе бабушки и дедушки, написано имя человека, который вырастил Лоренцо.

Вот оно. Буквы выведены на боковой доске, а не на обратной стороне крышки стола. Именно поэтому я не замечала надписи, когда пряталась здесь в детстве. Я обращала внимание на то, что происходило за пределами моего убежища и над моей головой, но никогда не разглядывала боковые доски.

Теперь мне кажется, что невозможно было не заметить надписи, оставленной тетей Терпсихорой. Почерк уверенный и едва ли детский; догадаться, что слова выведены детской рукой, можно только по тому, что буквы печатные и, как в случае с палочкой буквы E, не всегда заканчиваются в нужном месте.

Перед моими глазами фраза, которую, как мне кажется, я знала всегда: ДЖЕНИО ПОЛЛИНИ ПЛОХОЙ. Мысль, что тетя Терпси считала слово «плохой» ругательством, тронула меня.

Вот фашист, которого мне предстоит отыскать. Своего сына вы забрали из дома моей бабушки. Пришла пора Лоренцо вернуться туда, где началась его жизнь и его история.

На станции я медленно ходила взад и вперед вдоль путей. Поезд опаздывал на несколько минут. Самое время, чтобы повторить про себя список улик… Теперь я знала точную дату рождения моего дяди: 11 февраля 1945 года. Она была выгравирована на его подвеске. До сих пор не представляю, как Нери удалось с такой точностью угадать день, когда Лоренцо появится на свет (я считаю, цепочку должны были изготовить еще до 11 февраля, ведь Нери, примкнувшему к движению Сопротивления, нечасто мог представиться случай безопасно дойти до города и заказать подвеску у ювелира).