– Да. Я предполагаю, он опасался, что я не смогу самостоятельно должным образом заботиться о моем состоянии. Удивительная вещь – он допустил, чтобы я вступила во владение наследством сразу, как достигну совершеннолетия. Он решил не держать его в трастовом фонде до моего двадцатипятилетия, как делают очень многие. Наверное, потому, что я – девушка, а не мужчина.

– Это странно, – сказал я. – Мне кажется, в таком случае должно бы быть совсем наоборот?

Элли покачала головой.

– Нет, – возразила она. – Я думаю, дедушка считал, что молодые мужчины все легкомысленны и необузданны, вечно что-то выпрашивают, а блондинки со злостными намерениями ими завладевают. Он, наверное, считал, что пусть лучше у них будет достаточно времени, чтобы они сначала перебесились. У вас в Англии ведь так говорят, да? Но мне он как-то сказал: «Если девушка будет отличаться здравым смыслом, он проявится у нее уже в двадцать один год. Нечего заставлять ее ждать еще четыре года – никакой разницы не будет. Если же она окажется дурой, то и через четыре года будет такой же дурой». Он тогда сказал еще, – тут Элли взглянула на меня и улыбнулась, – что не думает, что я – дура. И он сказал: «Ты, может, не очень-то много знаешь о жизни, Элли, но ты обладаешь хорошим здравым смыслом. И особенно – в понимании людей. Думаю, он тебе никогда не изменит».

– Я ему, скорее всего, не понравился бы, – задумчиво произнес я.

Честности у Элли было – хоть отбавляй. Она не стала пытаться меня разуверить, и то, что она сказала, несомненно, было чистой правдой.

– Да. Он пришел бы в ужас. То есть поначалу. Ему нужно было бы к тебе привыкнуть.

– Бедная Элли! – вдруг сказал я.

– Почему ты это сказал?

– Я как-то раз уже говорил тебе это, ты помнишь?

– Да. Ты сказал – бедная маленькая богатая девочка. И был, кстати, совершенно прав.

– На этот раз я имел в виду другое, – объяснил я. – Я не имел в виду, что ты – бедная, потому что богата. Мне хотелось сказать… – Я колебался, подыскивая слова; наконец решился. – У тебя слишком много народу. Висят на тебе. Толкутся вокруг тебя. Слишком много людей, которые все чего-то от тебя хотят и в то же время вовсе тобой не интересуются, о тебе не заботятся. И это – правда, да?

– Мне кажется, дядя Эндрю действительно обо мне заботится, – сказала Элли не совсем уверенно. – Он всегда был со мною ласков, всегда мне сочувствовал. Другие – нет, ты совершенно прав. Они только хотят… им всегда нужны всякие вещи.

– Они приходят, приезжают, и попрошайничают, и живут на твой счет, ведь так? Занимают деньги, требуют расположения, втираются в доверие. Хотят, чтобы ты вытаскивала их из всяческих ям, и чего там еще… Они же все висят на тебе, висят, висят и висят!..

– Я считаю все это вполне естественным, – спокойно ответила Элли. – Но теперь со всеми ними покончено. Я переезжаю жить в Англию и не буду слишком часто с ними видеться.

В этом она, конечно, ошибалась, но пока еще этого не понимала. Через некоторое время Стэнфорд Ллойд явился один. Он привез целую кучу бумаг, документов и прочего на подпись Элли, и ему нужно было ее согласие на инвестиции. Он беседовал с нею об инвестициях, об акциях и о недвижимости, какой она владела, и о том, как распорядиться трастовыми фондами. Для меня все это было настоящей китайской грамотой. Я не мог тут ни помочь, ни что бы то ни было посоветовать Элли. Не мог я и помешать Стэнфорду Ллойду ее обманывать. Я надеялся, что он этого не станет делать, но как мог такой невежественный человек, как я, быть в этом уверен?