— Ну, вот и хорошо! — сказал, отсмеявшись, отец, — а то ты какой-то смурной был.

— Все бы вам шутить! — недовольно пробурчал я, снова вызвав взрыв хохота. — Вот вы все ржете, — продолжал брюзжать я, — а я, между прочим, действительно чего-нибудь съел. Стоп! — вскричал я и поднял ладонь, видя, как мои собеседники уже надувают щеки, чтобы мне ответить. — Кто пошутит про вяленое мясо, я не знаю, что с ним сделаю!

Для убедительности я состроил зверское выражение лица, но добился лишь того, что отец расхохотался еще громче, а Зерт, вообще, выпустил повод своего коня, лег на землю и начал судорожно дергать ногами, обхватив живот и часто всхлипывая.

Увидев такую картину, к нам начали подтягиваться другие участники нашего путешествия. Общее настроение выразила баронесса, протиснувшись между окружившими нас воинами.

— Брокс, а что здесь происходит и почему Зерт лежит на земле?

— Ох, Ваша Милость, — пытаясь справиться со смехом, начал свои объяснения отец, — Зерт лежит на земле, потому что смеяться у него сил больше нет, — он не справился с собой и хохотнул, — а смеялись мы, потому что Раст проголодался и сообщил нам об этом!

И отец опять начал смеяться.

— Ну и что?

Баронесса вопросительно посмотрела на отца.

— Ваша Милость, здесь главное — как он об этом сообщил!

Баронесса нахмурилась и нетерпеливо заметила:

— Брокс, мы же договорились, вроде, что в пути мы обходимся без титулования, это — раз, а второе, я не понимаю, ребенок захотел есть, так что здесь смешного?

Отец все-таки попытался придать своему лицу серьезное выражение и внес предложение:

— Баронесса, не спешите, подождите, пока ему предложат еду!

Баронесса в удивлении вскинула брови.

— И что?

Отец на этот вопрос только махнул рукой.

— Терпение! — бросил он. — Ребенок кушать хочет, — продолжил отец, — кто-нибудь поделится с ребенком едой?!

— У меня есть! — раздался памятный мне бас, и вперед, раздвигая народ, как траву в поле, вышел мой пленитель. — Много не наберу, но пару кусков вяленого мяса я найду!

Он улыбнулся в усы и полез в свою сумку.

Это стало последней каплей! Я уже не делал зверское лицо, оно само таковым сделалось и я с криком:

— Всех убью — один останусь!

… сжав кулаки и наклонив голову, отважно бросился на усатого обидчика. Тот, не ожидая такой неприкрытой агрессии, растерялся, выставил руку, в которую я уперся головой и только удивлено спрашивал:

— Малец, ты чего? Малец, ты чего?

Я, не слушая его, молотил кулаками, пытаясь дотянуться до его тушки, но длины рук не хватало и я, ярясь от этого еще больше, увеличивал скорость ударов и пыхтел:

— Ну, усатый, ты нарвался! Я не буду ждать, пока тебя напоят и свяжут! Я тебя так затопчу!

Остановил меня громовой хохот, раздающийся за спиной. Я перестал размахивать кулаками, обернулся и обомлел. Народ уже катался по поляне и ржал. Даже баронесса хохотала, держась за живот и согнувшись в три погибели.

— Если кто-нибудь, — всхлипывая от смеха, выдавила она, — когда-нибудь заикнется про вяленое мясо, — ей пришлось прерваться, потому что смех не дал ей закончить фразу на едином дыхании, — я не знаю, что с ним сделаю-ю-ю!