Чтобы проиллюстрировать эти два аспекта труда, Маркс погружается в длительное сюрреалистическое размышление об относительной стоимости сюртука и двадцати ярдов холста. «В пределах своего стоимостного отношения к холсту, — пишет он, — сюртук значит больше, чем вне его, — подобно тому как многие люди в сюртуке с золотым шитьем значат больше, чем без него. Как потребительская стоимость, холст есть вещь, чувственно отличная от сюртука; однако как полезность это то же самое — выражение абстрактного труда. В том стоимостном отношении, в котором сюртук образует эквивалент холста, форма сюртука играет роль формы стоимости. Таким образом, холст получает форму стоимости, отличную от его натуральной формы. Его стоимостное бытие проявляется в его подобии сюртуку, как овечья натура христианина — в уподоблении себя агнцу Божию».

Это нелепое сравнение должно заранее предупредить нас, что мы, в действительности, читаем длинный и скучный анекдот, плутовское путешествие по сфере высочайшей бессмыслицы. Будучи студентом, Маркс был влюблен в «Тристрама Шенди», роман Лоренса Стерна, и через тридцать лет он нашел предмет, который позволял ему копировать (пародировать) неопределенный и несвязный стиль, открытый Стерном. Подобно «Тристраму Шенди», «Капитал» полон парадоксов и догадок, абстрактных объяснений и эксцентричного шутовства, разрозненного повествования и любопытных странностей. А как бы еще он мог вершить правосудие над таинственной и часто перевернутой логикой капитализма? Как пишет Маркс в конце своего утомительного речитатива о холсте и сюртуках: «На первый взгляд, товар кажется очень простой и тривиальной вещью. Его анализ показывает, что это — вещь, полная причуд, метафизических тонкостей и теологических ухищрений».

Когда из дерева делают стол, он, при всем этом, остается деревом, — обыденной, чувственно воспринимаемой вещью. Но как только он делается товаром, он превращается в нечто сверхчувственное. «Он не только стоит на своих ногах, но становится перед лицом всех других товаров на голову, и эта его деревянная башка порождает причуды, в которых гораздо более удивительного, чем если бы стол пустился в пляс по собственному почину». Поскольку различные товары отражают труд своих производителей, то общественные отношения между людьми «принимает в их глазах фантастическую форму отношения между вещами». Единственную аналогию, которую Маркс мог найти для этого странного превращения, он взял из туманной области религиозного мира: «Здесь продукты человеческого мозга (то есть боги) представляются' самостоятельными существами, одарёнными собственной жизнью, стоящими в определённых отношениях с людьми и друг с другом. То же самое происходит в мире товаров с плодами человеческих рук. Это я называю фетишизмом, который присущ продуктам труда, коль скоро они производятся как товары…».

В религиозном сознании фетиши — это предметы, почитаемые за их будто бы сверхъестественную силу, такие, как мощи святых в средневековой Европе. В 1842 году Маркс высмеивал одного немецкого автора, который утверждал, что эта форма фетишизма «поднимает человека над его чувственными желаниями» и не дает ему оставаться просто животным. Маркс парировал это утверждение, указывая на то, что фетишизм нисколько не поднимает человека над чувственными желаниями, а напротив, является религией чувственного желания. Воображение, порожденное желанием, заставляет поклоняющегося идолу поверить, что неодушевленный предмет откажется от своего природного свойства ради того, чтобы осуществить его желания. В капиталистической экономике фетишизм — это вера в то, что товары обладают некой мистической, внутренне присущей им ценностью. Это такое же заблуждение, как и по поводу останков святых. «До сих пор ещё ни один химик не открыл в жемчуге и алмазе меновой стоимости».