В углу, под низкими сводами, на цепи, в железном ошейнике, полувисела Фима.
Дьяк ткнул только что спущенного с дыбы Никишку.
— Отрекохся ли?
Холоп через силу приподнял голову. Со лба крупными каплями струился пот.
— Отрекохся ли?
Никишка, сжав высохшие, белые губы, молчал.
Дьяк рассвирепел. Подьячий сложил молитвенно губы.
— Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его... к тебе, ирод, глас. Будешь, пёс, на крыльях летати?!
Никишка вдруг встрепенулся, забывая непереносимую боль, по слогам отчеканил:
— Буду, докель умишко имею! Нету моей в том вины.
Дьяк ударил его носком сапога по зубам.
— Жгите пса калёным железом.
Палач натянул верёвку. Хрустнули кости, тело повисло в воздухе.
Фима рванулась вперёд, ошейник остро резанул горло.
Подьячий взял из рук палача раскалённый прут, ткнул в бок Никишки...
Пытка подходила к концу, когда прискакал Друцкой.
— По царёву приказу — обоих на царский двор!
ГЛАВА VII
Иоанн стоял в трапезной перед аналоем и читал Псалтырь. Опричники, на коленях, молча уставились в царёву спину. На спине, у плеча, три мухи жадно высасывали пятнышко от воска. В сторонке, друг подле друга, притихли Василий Артемьевич и Лупатов. Изредка кое-кто заглушение зевал, и тогда Грозный медленно поворачивал голову, закрывал один глаз, другим шершаво водил по полу. Опричники торопливо били земной поклон, усердно крестились. Царь сокрушённо вздыхал, набожно простирал перед образом руки, при каждом слове порывисто дёргался клинышек бороды. Встревоженные мухи разлетались в разные стороны, но сейчас же снова присасывались к восковому пятнышку на царском подряснике.
— Окропиши мя иссопом и очищуся, омыеши мя и паче снега убелюся.
Каждый раз, когда Курлятев крестился, его рука, будто невзначай, задевала плечо соседа. Лупатов перегибался, с торжествующей усмешкой заглядывал в лицо боярина, высовывал язык и покручивал носом. Василий Артемьевич огромным усилием воли сдерживался, чтобы не вцепиться в бороду врагу, кривил брезгливо губы и незаметно для других отплёвывался.
Царь шумно захлопнул Псалтырь, поцеловал переплёт, облокотившись на Басманова и Малюту, направился к отдельному столу.
Послушники принесли рыбу и дымящиеся мясные щи.
Иоанн благословил трапезу, оглядел свиту. Взгляд его остановился на Лупатове. По лицу порхнула шаловливая усмешка.
— Садись, постельничий, насупротив Вяземского-князя.
Откинул голову, свернул трубочкой губы.
— И тебе, боярин-князь, по роду место...
Показал костлявым указательным пальцем на пустое место ниже Лупатова.
Курлятев не шевелился.
— Посадить боярина-князя!
Опричники бросились на Василия Артемьевича, подняли, с размаху опустили на лавку. Он упрямо рванулся, сполз под стол.
Царь отрезал огромный кусок рыбы, сунул в рот, потёр довольно руки.
Друцкой склонился к Вяземскому.
— А и быть ужо потехе.
Малюта оскалил зубы, перевёл испытующий взгляд на Иоанна, уловил его желание. Обронив ложку, он наклонился под стол, изо всех сил упёрся кулаком в затылок боярина.
— Показал бы ты милость, сел с нами.
Ухватил за ворот, вытащил из-под стола. Курлятев упёрся. Лицо его залилось кровью и выкатились глаза.