По дороге вскачь неслись всадники. Впереди на низкорослом монгольском коне, высоко запрокинув голову, скакала Марья Темрюковна. За ней — наперсница Хаят и телохранители.

Царица резко остановила коня, бросила повод стремянному, слегка покачиваясь, вошла в льнотрепальню.

Рабочие распростёрлись на земле. Темрюковна строго поглядела вокруг, остановилась у маховика, нагайкой ткнула в спину рабочего.

   — Не гулять!

Чуть заколебался тёмный пушок на чувственной верхней губе, и вздрогнули широко раздутые ноздри.

   — Не гулять!

Капризно топнула ногой, затянутой в сафьяновый сапог.

Рабочий лежал не шевелясь, только плотней приник лбом к земле. К царице неслышно подполз приказчик, коснулся губами края расшитого золотыми узорами шёлкового платья.

   — Дозволь молвить.

Протянул молитвенно руки.

   — Поломка.

И съёжился, как от удара.

Жутко потемнели, двумя большими агатами сверкнули глаза царицы.

   — Не смели ломать! Работать!

Полуобернулась к опричнику, зло провела у себя по шее нагайкой.

Опричник приложил руку к груди, выхватил из ножен саблю. Приказчик вцепился в подол платья царицы.

   — Помилуй, не я!

Его поволокли из льнотрепальни.

Темрюковна повернулась к вертельщикам.

   — Один день даю на починку.

Рабочие неподвижно лежали у её ног.

Вытирая на ходу куделью окровавленную саблю, вернулся опричник.

   — Готово, царица.

Улыбнулась неожиданно мягко, быстрым, едва уловимым движением коснулась щекою его щеки, отодвинулась. Хаят потупилась, поправила чадру, пальцы сосредоточенно перебирали перекинутые через плечо монисты.

   — Едем, царица?

Опричник снова наклонился к уху, порывисто задышал.

   — Едем, Калач.

Ни на кого не глядя, вышла на двор, легко прыгнула на коня, пришпорила. Рядом с ней, не отставая, скакал Калач. Изредка Темрюковна нарочно осаживала коня, шаловливо вскрикивала, откидывалась в сторону опричника. Тогда сильная мужская рука стискивала больно её стан, а глаза уверенно искали её ответного взгляда.

У терема царица отпустила телохранителей, шепнула что-то по-черкесски наперснице. Хаят приложилась к руке, позвякивая монистами, скрылась в узеньких тёмных сенцах, открыла дверь, ведущую в трапезную и царскую опочивальню. В сенцы скользнул Калач, по винтовой лестнице пробрался в угловую комнату. Тотчас же вошла к нему царица. Она была уже в шальварах и в открытой, с глубоким вырезом на груди, парчовой рубашке.

В смежной комнате, у двери, застыла на дозоре Хаят.

В полдень Темрюковна снова прискакала на льнотрепальню. Она молча подошла к безрукому ливонцу, слегка поклонившемуся при её появлении.

   — Почему не начинаешь?

Упрямо мотнул головой, показал глазами на обрубки рук.

Царица отступила, хищно изогнулась, как будто приготовилась прыгнуть. Злая усмешка шевельнула пушок на верхней губе.

   — Голову отрублю!

Сжала ручку кинжала, заткнутого за пояс.

Ливонец безразлично поглядел перед собой, спокойно обронил:

   — Голову отрубить можешь, а колесо сделать не можешь.

Замахнулась нагайкой, остро вспыхнули агатовые глаза.

Калека покорно согнулся.

   — Твоя воля, царица.

Сдержалась, далеко в сторону откинула нагайку.