...Князь не успел бросить новую стрелу, как лошадь второго монгола, испуганно выворачивая яблоки глаз, рванулась в сторону. В тучах пыли хищно сверкнула кривая полоса сабли. Стрела выбила десятника Камбара из седла, третий выстрел опрокинул коня скакавшего следом Тургай-батыра.
Мстислав благодарно вспыхнул глазами. Чуть позади без промаха посылал стрелы сын лучника Савка Сорока. Его ответ был прост и прям:
— Для меня великая честь — умереть рядом с тобой, князь.
Обезглавленный отряд натянул удила. Монголы явно не ожидали такого расклада: их лошади завертелись вокруг распростёртых тел. Нойону тут же подвели нового гнедого коня.
Монголы темника медленно и тяжело пересекали пересохшую речушку. Дно оказалось невероятно илистым, клейким, и кони, несмотря на щедро сыпавшиеся на них удары, крепко увязли. Переправа заняла немногим менее получаса... Но драгоценное время было потеряно. Две точки стремительно уходили на северо-запад, к Днепру.
...И снова несли их кони. Савке казалось, что даже чересчур долго. Он мучительно ждал какого-то шума, но всё было тихо, и вдруг... «Кху-у! Кху-уИ» — грянул клич монголов, и снова затишье — такое, что самому хотелось кричать!
В очередной раз обернувшись, беглецы увидели, как длинная цепь татар упорно начала взбираться по склону, и поняли: расстояние вновь опасно сократилось.
Мстислав срывался с седла; точно в бреду, подавляя боль, хватался за колючую гриву. Пустая тишина и равнодушие облаков, с безразличием зеркала взирающих на зло и добро, вырвали из его горла стон. Голова безвольно откинулась, глаза широко раскрылись, но зрачки тут же сузились, как от яркого света, превратившись в маковое зерно. Неожиданно в тёмном пурпуре небес, где-то за облаками, ожил далёкий колокол. В груди всколыхнулось что-то. Будто проплыл где-то рядом печальный и скорбный ангел и тихо погас, не озарив тьмы ожидания.
...Мстислав с трудом разлепил глаза: мираж из плавящегося зноя дрожал, тянулся от земли курящимся дымом, будто пил из воздуха воду... Колокол зазвучал громче, превращаясь в отчаянно звонкий голос Савки:
— Смотри! Смотри, пресветлый! Оно-о, глянь на север!!
Контуры степи сливались с рубиновым небом, курились прозрачными испарениями, и из них мерцающей рябью — фиолетовой, жёлтой, серебряной, как переливчатая червонная чешуя сазана, как шевелящееся оранжевое золото, — вдруг показались густые и плотные ряды русских дружин.
...Сквозь слепоту слёз, вдыхая горький запах раскалённой равнины, Савка и Мстислав неотрывно смотрели на этот близкий, но зыбкий мираж.
— Господи, язвить вас... неужто наши? Отошь сладилось! Но откуда? Сюда и ворон костей не заносил... Но ведь... не блажь?.. Не поява?! — От прилива чувств горло перехватило; перчёная горечь отчаянья, неверия и восторга трезубцем вонзилась в грудь.
— Княже! Свои! Свои-и! Дывись! Знамёна, хоругви православные! Наши-и! Дошли-и-и! Тута мы! Тута-а-а-а!
Савка сорвался с коня, вбежал на взгор и, широко расставив ноги, оглашенно орал, размахивая Ярым Оком над головой, точно гонял бултыхавшихся в небе голубей: