Мстислав с одышкой перекрестился; осунувшееся от безмерной усталости и потери крови лицо пугало глубоко, по-стариковски запавшими глазами. Поймав взгляд Савки, он неожиданно рубанул:

— Нет больше дружины! Нет Булавы... Полно! Не стрекочи! Глотошная тя душит! — Князь сцепил зубы и, щурясь, долго смотрел на Савку, ровно не узнавая. — Нет, братец, не татар-орда погубила нас. Ложь и гордыня погубила нас! Ну да ничего... Истины свет близок! Покуда до Галича след добраться... а там с Божьей помощью соберём ратную силу. Кто любит брата своего... тот живёт во свете, а кто в ненависти пребывает, тот прозябает во Тьме кромешной. В любви, Савка, нетути страха! Тот, кто пребывает в любви, тот пребывает в Боге, и Бог пребывает в нём... — Князь с мольбой посмотрел на раскалённые небеса. — Объединись, Русь! Сомкни свои стальные персты в един кулак — равного ему по силе и крепости во всём белом свете не сыщешь. Верую, Господи, что когда-то так и станется!

...И вновь они гнали стомленных коней, захлёбываясь зноем и пылью. Степь, накалённая задень, не остывала и ночью. Хранила в своих солончаковых долинах и балках душное дневное тепло. Жаркий воздух перекатывался по плешивым склонам, перетекал по пересохшим руслам ручьёв и оврагов.

Они продолжали скользить в этом парчовом предвечернем зное, словно в воде, ощущая лицами языки жара, различая сквозь полуприкрытые веки золотистые и слюдяные блики и отсветы призрачных теней на горизонте.

...Наконец они одолели трудный подъём и, давая отдых коням, долго всматривались с вершины взгорья на открывшуюся взору безымянную долину. Вечер, распахнувший над землёй свои розово-красные крылья, горел на западе белым золотом. Горизонт стал прозрачный, малиновый, с чёрной покатой волной далёких курганов. Над дальним степным простором вспыхнула алая полоса, за ней другая, третья, высветив древние рубцы и скорбные морщины Дикой Степи. Где-то там, за этими рубежами, лежал Днепр, спокойный и ровный поток которого собирал на своём пути множество притоков, родников и ключей, журчащих среди валунов и трав, рождая неиссякаемую жизнь. Где-то там начинались дубравы, кленовые, ясеневые рощи, каштаны... Где-то там, замерев в неведении, в молитвах и поклонах ждала своих сынов Русь.

...Князь поник головой. Горячий ветер хватал длинные пряди его волос. Загнанное сердце стучало в самые уши; ладони саднило от сорванных уздой мозолей.

Мир в этот час для Мстислава был поделён на две части: глубокая рубежная грань между ними проходила через его сердце. По одну сторону кружились, вздымались на дыбы чёрные силы, корчилась в огне степь, злые недруги, облачённые в железо и кожу, неслись на конях, карабкались с кривыми мечами на пылающие повозки — и его сердце каменело от непримиримой вражды и ненависти.

По правую сторону вызванивалась колокольным звоном Русь; стояли в Изумрудовой дымке родные дубравы, искрился серебром могучий Днепр, в сирени вечера тонули посадские крыши, млечной стёжкой проплывали дорогие, любимые лица... и летели, стремились в горнюю, немыслимую высь серебряные нити воздушной паутинки... И казалось, откуда-то с небес по этим дрожащим радужным нитям струились и звенели голоса ушедших в небытие князей... Чу! Удалой вздрогнул, насторожился: он будто слышал скорбный глас своего брата Мстислава Романовича: