— Помню.

— И что на ней?

— Сам Сбежин с женой. У себя дома.

— Трюмо, — подсказал Скопин.

— Ну, да.

Иван Федорович снова ухмыльнулся.

— А на трюмо — что?

— Что? — переспросил Архипов.

— Это потому, что ты невнимательно смотрел, — сказал Скопин. — А вот если бы ты присмотрелся получше, как я, то увидел бы.

— Да что я там увидел бы? — вскипел Архипов.

— Да шкатулку! — закричал весело Иван Федорович. — Шкатулку!

И он захохотал так громко, что извозчичья лошадь вздрогнула и переступила копытами.

— Тпру-у-у! — натянул вожжи извозчик.

Архипов несколько секунд сидел молча, переваривая услышанное.

— Шкатулку? — повторил он.

— Ту самую, — кивнул Сбежин. — Меленько, но видно.

— То есть?.. — Архипов всем телом повернулся к Скопину. — Вы с самого начала знали, что эта шкатулка принадлежала Сбежину! И не говорили мне этого?

— Нет, не говорил.

— Но почему?! — воскликнул Архипов. — Ведь если бы мы его взяли прямо тогда… Сколько бы людей остались живы. Иван Федорович, вы хоть это понимаете. И Маша. Ее бы не бросили в тюрьму!

— Это — да, — спокойно ответил Скопин. — Но тут уж ничего не поделаешь. Судьба.

— Какая, к дьяволу, судьба! — крикнул Архипов. — Что вы несете!

Он снова ненавидел этого человека — ненавидел всем сердцем!

Скопин нагнулся и выбил трубку о борт пролетки.

— Послушайте меня, Захар Борисович, — сказал он, наконец. — Моя работа — собирать неопровержимые улики и представлять их прокурору. А тот с этими уликами идет в суд. Если улик недостаточно, преступник вывернется. И преступление не будет наказано. Да, я увидел шкатулку на фотографии. Но это, как мы уже говорили, было слишком слабым доказательством. Убийство горничной — да… Это уже неопровержимое доказательство виновности. А дальше… все завертелось… Вы сами помните. Но если бы я прямо там, в квартире Сбежина, указал вам на шкатулку на фотокарточке, вы, Захар Борисович, занимались бы не расследованием, а сочинением версии о виновности Сбежина. И в результате он бы просто ушел от правосудия.

Архипов сидел, ошарашенный признанием своего старшего товарища.

— Столько людей погибло, — пробормотал он. — Как же вы спите по ночам?

— И еще, — теперь уже мрачно сказал Скопин. — Было еще кое-что.

— Что?

— Рубчик. Во-первых, у меня с ним счеты по другому делу. А во-вторых, нехорошо, если бы такая мразь осталась в живых. Все-таки он изнасиловал Машу. Вы помните об этом?

— Конечно, — сказал Архипов, отметив про себя, что Иван Федорович вдруг снова перешел в разговоре с ним на «вы».

— Вот так, — сказал Скопин.

Архипов покосился на него. Лицо Ивана Федоровича сделалось жестким, как будто каменным. Захар Борисович вдруг понял, что их отношения вот прямо сейчас, в эту самую минуту, подошли к опасной черте. Задай он вопрос, который вертелся на языке, Скопин, вероятнее всего, не ответит, а просто соскочит с пролетки и уйдет. Но это было бы нечестно, особенно теперь, когда благодаря помощи Ивана Федоровича Маша будет освобождена. И поэтому Архипов промолчал. Но Скопин, будто почувствовав, спросил:

— Что еще? Говорите. Давайте закончим со всеми недомолвками. И вы либо примете меня таким, какой я есть, либо…