— А там? — спросил Тимофеев.

— А там появится некий господин С, который продаст все с аукциона самым разным людям. Но на самом деле мое имущество перевезут еще в одно место, где я буду жить.

— Хитро, — кивнул Тимофеев.

— Но мне понадобятся деньги, пока я буду проворачивать все это дело.

— Так-так, — сказал Маркел Антонович. — И где ты их возьмешь?

— У вас ведь есть сбережения в банках? — невинно спросил Сбежин.

— Сколько ты хочешь? — спросил Маркел Антонович.

— Думаю, пятисот тысяч будет вполне достаточно.

— Ого! — сказал Тимофеев. — Губа у тебя не дура!

Сбежин, слегка застонав, повернулся на спину и раненой рукой вынул из внутреннего кармана сложенный листок бумаги.

— Вот, тут все уже написано. Осталось только поставить подпись, дядя.

— Иди к черту!

Сбежин вздохнул, перехватил кинжал так, чтобы его рукоятка стала подобием кастета и, повернувшись на бок, сильно ударил дядю в зубы.

Мирон держал лампу. Скопин с Архиповым стояли в тесной кладовке над телом убитой Луши. Рядом лежал узкий трехгранный кинжал. Иван Федорович наклонился и потрогал девушку за руку.

— Еще слегка теплая. Он ушел не так давно. Черт!

Скопин выпрямился.

— Она лежала тут, когда мы допрашивали этого мерзавца! Ну почему? Почему? Как я мог пропустить то, что было у меня под самым носом!

— А я? — мрачно спросил Захар Борисович. — Меня-то не сбрасывайте со счетов.

— Оба мы хороши! — горько сказал Скопин.

— Где Сбежин? — спросил Архипов.

— Сбежал, етить его мать! — откликнулся Мирон.

— Срочно на Сухаревку, — скомандовал Иван Федорович. — Мирон, давай в часть, пусть пришлют сюда наряд и никого не пускают, пока мы не возьмем Сбежина. Да, разбуди доктора — он должен дать заключение.

— А вы как без меня? — спросил казак.

— Забежим к Самсону, попросим подсобить людьми. Не пропадем. А потом и ты к нам приезжай — только иди осторожно, оглядывайся. Сбежин, возможно, перед тем как идти в лавку, будет кружить для осторожности.

— Хорошо. Буду идти сторожко. Как пластун.

Свеча на тумбочке оплыла наполовину. Леонид Андреевич сидел на кровати и сосредоточенно смотрел на дядю. Лицо его представляло собой ужасное зрелище: рот заткнут полотенцем, кровь течет из рассеченной губы и разбитого носа, заливая холеные седые усы. Левая рука Маркела была рассечена до кости. Кровь из другой раны — на правом боку — медленно впитывалась в перину.

— Знаешь, — сказал Сбежин медленно. — Когда я только задумывал свое избавление от жены, я иногда садился перед зеркалом и смотрел на себя, думая — смогут ли меня заподозрить? Нет, не смогут. Я ведь совершенно не похож на убийц. Ни лицом, ни фигурой, ни одеждой. Ни выражением глаз. Я читал в одной книге, что природа, изготовляя убийцу еще в утробе матери, закладывает в него психический изъян, жестокость. И эта жестокость формирует изъяны внешние. Я ходил на Владимирский тракт, смотреть, как каторжников отправляют в Сибирь. Обычно я протискивался в первый ряд. Вокруг меня стояли женщины, старики, вся эта мерзкая добропорядочная сволочь, что кидает каторжанам сайки из булочной Филиппова. А я смотрел в лица преступников, бредущих мимо. В их заросшие бородами и наполовину обритые рожи. Я смотрел, пытаясь найти хоть одну фигуру, хоть одно лицо, похожие на мои. И не находил. У зеркала я начинал понимать — даже если я зарежу ее и выйду на улицу с окровавленным ножом, никто не укажет на меня, как на убийцу. Потому что я — не убийца. Посмотрите на эти руки. — Он поднял перед глазами окровавленные пальцы. — Это не руки убийцы.