Он снова взглянул на дядю. Глаза Маркела Антоновича теперь были раскрыты и следили за каждым движением племянника.

— Доброе утро! — сказал Сбежин, сел на край кровати и положил широкий кинжал себе на колени.

— Это что у тебя? — хрипло спросил Тимофеев.

— Это? Мой любимый инструмент.

— А где Федот?

Сбежин улыбнулся.

— Жив он. Сторожит, чтобы нам не помешали.

— Хитрый ты, — пробормотал Тимофеев. — Зачем пришел?

— Поговорить.

— Я хочу сесть, — потребовал Маркел Антонович.

Сбежин покачал головой.

— Пока не надо. Потом, когда надо будет подписывать бумаги.

— Какие бумаги?

— Я расскажу. Но потом.

Он погладил кинжал раненой рукой, стараясь не думать о боли и неудобстве, которую причиняли порезы.

— Вам, дядя, придется расплатиться за доставленные мне неудобства.

— Какие?

— За того убийцу, что вы вчера подослали.

Сбежин вдруг повернулся и приставил кинжал к лицу Тимофеева.

— Как ты посмел, жирная мразь!

Тимофеев даже не дрогнул. Он посмотрел на лезвие у своих глаз, а потом перевел взгляд снова на лицо племянника.

— Расскажи мне, Лёня, — попросил он спокойно, — что там случилось? Как ты узнал?

Сбежин напряженно молчал, следя за дядиной реакцией на угрозу. Потом он снова положил кинжал на колени.

— Очень просто. Я был у себя, в кладовой… Впрочем, это к делу не относится. Слышу — кто-то бродит по квартире. Но я не ожидал! Думал, дворник дрова принес, пошел его отчитывать! А там — какой-то парень. Ходит, ищет по всем углам… Подвиньтесь, дядя.

— Зачем?

— Рука болит. И устал я сегодня… Долгий был день. А все из-за вас. Подвиньтесь.

Маркел Антонович грузно передвинулся. Сбежин лег рядом, на бок, держа кинжал у груди.

— А железку твою нельзя убрать куда-нибудь? — спросил Тимофеев равнодушно, но в голосе его легко различалась звенящая напряженность.

— Это не просто железка, дядя. Это же джамадхар. Каста воинов-кшатриев называет его — «клинок бога смерти». Прекрасный инструмент, скажу я вам!

— Этим ты парня завалил?

— Нет. Он меня не слышал. Я снял со стены шамшир — саблю. И сразу — в спину. Не очень опасно, но, думаю, чувствительно. Парень обернулся, и тут я его в живот! Он все сразу понял… Думаю, что он испугался. Вы бы тоже испугались, дядя, в такой ситуации, не правда ли?

— Уж да, — пробормотал Тимофеев.

— Потом я начал задавать вопросы. Потому что наивно, с моей стороны, было бы предположить, что какой-то мелкий бандит пришел ко мне сам по себе.

— Разве? — спросил Тимофеев ровным голосом.

— О, дядя! — укорил его Леонид Андреевич. — Конечно, такую возможность я не исключал, но у меня было время задать вопросы, и я их задал. И вы хорошо знаете, какие ответы я получил…

Скопин вдруг проснулся — в соседней комнате, куда Мирон поместил бывшую проститутку Адель, слышалась возня и сдержанные стоны.

— Та-а-ак… — тихо усмехнулся Иван Федорович. — Казак времени зря не теряет. — Он лежал, глядя в потолок, но потом почувствовал, что терпеть больше не может — ему надо было срочно сходить облегчиться. Он спустил босые ноги на дощатый пол, нагнулся и нашарил горшок под кроватью. Открыв крышку, Скопин помочился в горшок и, накрыв, поставил горшок на место. Потом, подтянув штаны, вышел в гостиную, где на диване лежал Архипов.