— Василий Васильевич, — крикнул он в проем двери. — Вы тут?

— Тут, заходите, кто там? — донеслось изнутри.

Скопин вошел и дал глазам немного привыкнуть к полутьме.

— А, Иван Федорович, — сказал высокий бородатый художник, лежавший на лавке у глинобитной стены. — Что-то случилось?

Он был очень худ, одет в грязную гимнастерку и вытертые до блеска когда-то краповые штаны. Сапоги, с повешенными на них портянками, стояли рядом с лавкой. Одну руку художник положил на грудь, а другая свисала до земли.

— Мирон сказал, будто завтра придет подмога.

— Уже весь гарнизон знает, — донеслось из угла. Там лежал один из офицеров — его грудь была перебинтована плотно, будто для выправки осанки. На повязке темнели пятна проступившей крови. Он прогнал рукой мух, сидевших на пятнах. — Надеюсь, что Кауфман спугнет эту сволочь.

— Откуда сведения? — спросил Скопин, прислоняясь к дверному проему.

— Сведения верные, — ответил Верещагин. — От майора.

— Не понимаю, — нахмурился Скопин. — Как Кауфман мог узнать, что мы в осаде? Мы были последними гонцами, но ведь и нас перехватили. А после того как раскрыли Косолапова, прошло слишком мало времени, чтобы новые лазутчики могли добраться…

Он вдруг осекся.

— Сукин сын! — вырвалось у Ивана Федоровича.

— Кто? — спросил раненый офицер.

— Сукин сын! — воскликнул Скопин, развернулся и, не прощаясь, вышел.

Тяжело прихрамывая, он пересек госпитальный двор и ворвался в старый дворец. Карл Фридрихович Штемпель сидел за столом, на котором стоял чайник с дочерна заваренным чаем — им он поддерживал свои силы и не давал себе спать. При появлении Скопина майор смахнул со стола маленький бумажный сверток и сунул в карман.

— Что такое? — спросил Штемпель у тяжело дышавшего офицера.

— Рассказывайте, — громко потребовал Скопин. — Генерал возвращается?

— Да, — ответил Штемпель.

— Откуда он узнал?

Майор поднял к нему свое морщинистое обезьянье лицо с усталыми глазами.

— Что вы себе позволяете? — спросил он тихо. — Хотите под трибунал?

— Я имею право знать! — крикнул Скопин. — Я рисковал жизнью!

Майор пожевал губами, а потом прислонился спиной к стене с наполовину отвалившимися зелеными изразцами.

— Ну и что? — спросил он. — Здесь все ежечасно, ежеминутно рисковали жизнью. Так почему вы думаете, что у вас есть право задавать такие вопросы командиру?

У Скопина закружилась голова, и он тяжело оперся руками о стол.

— Косолапов не выдавал нас, — сказал он.

— Откуда вам это известно?

— Я говорил с ним там, на стене. Косолапов сказал, что его схватили еще до того, как он подал знак.

— Так и было, — ответил Штемпель. — Так и было.

— Но кто тогда продал нас «халатникам»?

Карл Фридрихович посмотрел Скопину прямо в глаза, покачал головой, а потом просто ответил:

— Я.

— Вы? — поразился Скопин.

Майор кивнул.

— Я. Можете меня осуждать, но мне все равно. Я сделал то, что должен был. Я перенёс мешок на крыше Косолапова так, чтобы противник знал, из каких ворот вы пойдете. А Косолапов… да, он был не виноват в этот раз. Но только в этот. Возьмите табурет, вы едва держитесь на ногах.

Скопин взял табурет, стоявший неподалеку, принес его к столу и рухнул на жесткое сиденье.