Запыхавшийся, растрепанный и бледный, Миловидов предстал перед женщиной.

– Ну? – не разжимая губ, спросила она.

– Все! – нелепо взмахнул руками Георгий. – Концерт не состоится! Погасла твоя «Черная свеча». Арестовали их. Всех. С поличным взяли. Бежать нам надо. Скрыться! Потому что, если Гепп все им расскажет, они придут за мной. А значит, и за тобой…

Весь этот сумбурный монолог Елизавета выслушала с непроницаемым лицом и не говоря ни слова. Она даже не сдвинулась с места и больше походила на каменное изваяние, чем на живого человека.

– Ну, что же ты застыла? – с отчаянием спросил Георгий. – Стоит и стоит… Курва немецкая! Давай, спасай меня, коль обещала! А может, ты решила меня того… Как я должен был Геппа… Ну, зови своего Вилли!.. Зови! А-а-а-а!.. Вот то-то и оно! Нет здесь никакого Вилли! Нету! А то бы позвала… Самое время! Просто ты меня пугала своим Вилли… Лгала, чтобы я боялся и как собачка был у тебя на коротком поводке! А так-то ты одна… Одна! Курва немецкая! Да пропадай ты! А я…

– Стоять! – тихо, но отчетливо произнесла Елизавета. – Молчать!

Георгий поперхнулся, не досказав всего, что еще хотел сказать, и недоуменно уставился на Елизавету. И тут он увидел в ее руках пистолет. Вальтер это был или «ТТ», для Георгия было неважно. Важным было то, что пистолет был наставлен на него. У него вмиг подкосились ноги и по спине пробежали холодные струйки пота.

– Это… – пролепетал он, не сводя глаз с черного круглого отверстия в стволе пистолета. – Убери пистолет… давай поговорим.

– Сядь! – приказала Елизавета, и Георгий послушно опустился на табурет.

– Я еще пригожусь… Германии… война еще не закончена… ей еще долго длиться… войне. – Миловидов не мог отвести взгляда от черного круглого отверстия, это отверстие его сковало, загипнотизировало, лишило воли хоть к какому-то действию. – Ну, что же ты молчишь! Я ведь много для вас сделал… помнишь те пять шахт в Сталино… и еще сделаю! Да! Не получилось со взрывом… так что же поделать… получится в другой раз! Обязательно получится!

Георгий говорил и одновременно каким-то особым чутьем понимал, что говорит он зря. Елизавета его не слышала. Его, Георгия, для Елизаветы уже не существовало. Он не выполнил поручение, не взорвал шахту, о нем с минуты на минуту узнают в НКВД, и все это означает, что он, Георгий, проиграл. Он проиграл свою жизнь. Вот сейчас она нажмет на спусковой крючок, и…

Но она все не нажимала и не нажимала! Она почему-то медлила. Почему Елизавета медлила? А, вот почему! Она боялась, что будет слышен звук выстрела! Выстрел кто-нибудь обязательно услышит, сбегутся люди, а это означало для Елизаветы неминуемый конец. Народ сознательный и бдительный, людей будет много, Елизавету обязательно скрутят и вместе с пистолетом сдадут все в тот же НКВД. Вот чего она боялась – оттого и не стреляла. Она раздумывала, как бы ей избавиться от Георгия каким-то другим способом, без применения пистолета.

Спасительная мысль возникла у Георгия мгновенно. Он неожиданно вскочил с табурета и одним удачным ударом выбил из руки Елизаветы пистолет. Не успела она опомниться, как он ее стиснул, одной рукой зажал ей рот, уронил женщину на кровать и сам рухнул на нее. Он был мужчина, был сильнее и тяжелее, и Елизавета, хотя и изгибалась изо всех сил, не могла выбраться из-под Георгия. Все так же одной рукой зажимая Елизавете рот, другой рукой Георгий схватил подушку, накрыл ею лицо Елизаветы и сам всей тяжестью навалился сверху.