– Да как их спасешь? – голос Геппа стал еще глуше. – Мы ничего не скажем, так ведь другие все равно скажут! Блатные, дезертир…

– А что они могут сказать? – недоуменно спросил Горюнов. – Что они знают? Или, может, ты им доложил все, как оно есть на самом деле?

– Нет…

– Вот видишь. Ничего они не знают. Может, о чем-то и догадываются, но ведь что такое догадки? Так, трескотня. Да и догадками своими они делиться со следователем не станут. Разве не так? Одно дело если ты согласился на диверсию по глупости и неведению, и совсем другое дело – если ты знал, что готовишь самый настоящий вражеский акт! Что ты! Этим словам и цена-то разная. За глупость и неведение – максимум пятнашка, тем более что действие до конца не доведено, а вот ежели вражеская диверсия – тут уж подставляй лоб под пулю!

Гепп отнял руки от лица и посмотрел на Федора.

– Вижу, ты меня понял, – сказал Горюнов. – И это прекрасно! Вот так и говори, если спросят. Мол, знать не знаю никаких немецких шпионов, все хотел сделать по неразумности своей, да еще по причине озлобленности на власть за то, что меня, безвинного, сослали. Глядишь, и прокатит телега. А пятнашка – не вышак. Намного веселее.

– А с чего ты взял, что я решил совершить диверсию? – спросил Гепп. – Может, так и есть, поступил по недоразумению и от обиды…

– Ты, дяденька, за дурака-то меня не держи! – скривился Федор. – Уж коль эти твои бивни вместе с дезертиром о том доперли, то я – тем более. Я – умный. Одна беда – твой начальничек. Ну, тот самый, который давал тебе поручения и перед кем ты держал отчет. Он-то на свободе и живой. И это – очень плохо. И для тебя, и для меня, и для твоих бивней вместе с дезертиром. Потому что сегодня или завтра сцапают и его. Коль уж они повязали всех нас, то, значит, знают и о нем. И вот какая может быть гарантия, что он, этот твой начальничек, не расколется при первом же на него нажиме? А коль расколется, то и всех нас потащит за собой. Такие вот дела, и никакой радости… Я вижу, ты задумался? О чем же, если не секрет? Я это к тому, что, может, мы думаем об одном и том же?

– Он-то, наверно, уже далеко отсюда, – безрадостно сказал Гепп. – Ищи его…

– Хорошо, если так, – сказал Федор. – А если нет? Если упал на дно? Мы ведь не знаем, а это какой для нас риск! Ой, дядюшка! Сейчас не тот случай, чтобы нам рисковать! На кону наши с тобой шкуры! Нет, оно конечно: если тебе хочется получить пулю в лоб, это твое личное дело. Но мне-то такого удовольствия ну никак не хочется. Вот потому я и хочу, чтобы ты рассказал мне все о своем хозяине. Все, что знаешь.

– А зачем? – в голосе Геппа по-прежнему ощущались тоска и безнадежность.

– А затем, что мне очень хочется заткнуть ему рот. Ты рассуди сам. Кто и чего скажет, если твой хозяин умолкнет навеки? Мертвые – они тихие… Даже перед следователем. Вот и будет наше признание основным и единственным. Тем, может, и спасем мы свои драгоценные шкуры.

– Да как же ты ему заткнешь рот? – Гепп недоверчиво посмотрел на Федора. – Мы – здесь, а он где-то там…

– Ну, уж это мое дело. И в тюрьмах есть ходы-выходы. Ты главное скажи. А уж дальше – дело мое. А заодно поживешь еще и ты. Ну?