«Так ты живёшь теперь здесь? Сколько стоит такая квартира? Кто же твой покровитель?»

Если бы она могла тогда отвечать!.. Не оправдываться, нет, – но хотя бы рассердиться, хотя бы заплакать! Но обвинение было столь нежданно, несправедливо и нелепо, что Варя не сумела вымолвить ни слова в свою защиту. Так и стояла, глотая слёзы, с грязной тряпкой в руках, слушая быстро удаляющиеся шаги на лестнице. Сергей ушёл, даже не оглянувшись на неё, – такой же, как всегда, несдержанный, вспыльчивый, готовый поспешно судить… Таким Варя его и любила. И знала, что он никогда не изменится. И несколько дней мучилась тем, что не смогла побежать следом, остановить, объяснить, упрекнуть в несправедливости… Не побежала, не удержала. И несколько дней спустя, когда горечь в сердце немного улеглась, Варя даже смогла убедить себя в том, что по-другому и быть не могло.

«Ну что ты, дура, мучаешься?» – уговаривала она саму себя, глотая слёзы. – «Ну а коли бы не осерчал он? Коли бы по-доброму встретились? Коли бы женился он на тебе? Хороша бы ты была княгиня, нечего сказать… Ни встать, ни повернуться – только мужу позор. Он тебя и в люди никогда не вывез бы, и к себе никого бы пригласить не смог. Сама ведь всё понимаешь, Варька… ещё когда с тятенькой про это толковали! Из-за этого и из Бобовин в Москву убежали… а Серёжа всё равно тебя нашёл! Нашёл, ирод… чтоб гадостей наговорить да дверью хлопнуть! Ну, так, может, и слава богу! Уж лучше сейчас, чем если б ты с ним год-другой прожила, надоела ему до смерти да сама с тоски в реку бросилась! Что Господь ни делает – всё к лучшему!»

А через неделю на Полянку явилась графиня Беловзорова. Варя была до обморочного состояния перепугана визитом блестящей дамы из высшего света. Но Евдокия Павловна оказалась простой, ласковой и деловитой барыней. Она объявила Варе, что видела её картины и считает, что у юной художницы огромный талант, который не должен быть зарыт в землю. Беловзорова увезла Варю в Петербург, а затем – за границу. Началось учение. Дни были заполнены работой в студии, беготнёй по музеям и церквям, рисунками, набросками, книгами и учением языков. Последнее далось Варе неожиданно просто: через месяц жизни в Париже она уже превосходно могла объясниться в лавочке и довольно уверенно возражала мастеру, когда тот считал, что она выбирает слишком вульгарные, «простонародные» темы для рисунков. А уж выучить итальянский после французского и вовсе оказалось легче лёгкого: в Риме Варя уже непринуждённо перебрасывалась певучими фразами с другими студентами и читала книги по искусству в библиотеке Академии художеств.

День бежал за днём, карандаш сменялся углём и сангиной, сангина – масляными красками, масло – акварелью. На смену гипсовому Зевсу приходила мраморная Киприда. Непременные ежедневные полсотни рисунков показывались мастеру. Графиня Беловзорова восхищалась Вариными успехами, пророчила ей блестящее будущее в искусстве и удивлялась – отчего Варя так грустна?

«Скучаете по России? Пф-ф, девочка моя, никуда от вас неденутся родимые грязи, они ещё мильон лет будут теми же… Учитесь, учитесь! Русских книг не хватает? Я велю выслать, а пока почитайте то, что есть у меня! Жду вас нынче же после обеда! Кстати, будут интересные люди, и я вас непременно со всеми познакомлю! Что значит «платья нет»? Я пришлю вам свою модистку и предупрежу, чтобы счёт вам в руки не давали! Не «вы слишком добры», а пора уже учиться и одеваться и вести себя! Недалеко то время, когда вы будете блистать в обществе! Впрочем, вы и так прелестны, только вместо «нешто» надо говорить «неужели»… да и это пустяки, иностранцам всё равно не понять! И когда это вы выучились так ругаться по-итальянски?!. Маэстро Бардзини научил? Ох, старый греховодник… Лучше бы он вашими рисунками так занимался!»