Довольно долгое время Сергей молчал, ожесточённо дымя папиросой. Затем бросил окурок в кусты, сел на перила и уставился в темноту.

– И этот сукин сын Сметов ещё имеет наглость удивляться, отчего я ничего не сделал? Видит Бог, он прав… Но как и что можно было делать – при том, что творилось тогда в уезде? Во всей губернии? В какой Париж я мог ехать, если даже в отставку не пускали? А после? После, когда бунт за бунтом… и Алферины горели, и Скавронские, и даже у Команского ригу спалили… и постоянно военные в уезде… Половина соседей с перепугу поуезжала, на управляющих именья побросала! Как я мог оставить вас, Аннет, Кольку… мужиков наших бестолковых! Ведь, чёрт возьми, я старший мужчина в семье, я хозяин в Бобовинах! Куда можно было ехать, в какие заграницы?! А эта скотина меня ещё в барстве упрекает!

– Серёжа, мальчик мой милый, успокойтесь…

– И ведь надо было, надо было, разумеется, ехать! – не слыша слов мачехи, с горечью, страстно говорил Сергей. – Какие письма, какие слова… это же просто чернила на бумаге, пустые почеркушки! Я должен был сам… Варя была тогда оскорблена, тяжело, незаслуженно, и я был кругом виноват… Обо всём этом можно было говорить только тет-а-тет! Я должен был не глупые письма писать, а мчаться за ней в Париж и Вену, падать ей в ноги, чёрт возьми! А вместо этого… Впрочем, что ж теперь. Глупо и вспоминать. Вы правы были тогда, маменька: снявши голову, по волосам не плачут. Вы были правы… как и всегда.

– Серёжа! – Вера обняла пасынка. – Поймите, же, мальчик, поймите… есть вещи, которые нельзя изменить! Я твёрдо знаю одно: было время, когда Варя любила вас. Любила сильно и глубоко – недаром отказалась принять ваше предложение.

– Непостижимые существа женщины! – проворчал Сергей. – От глубокой любви отказаться выйти замуж! Князь Тоневицкий ей, видите ли, оказался неугоден…

– Вот видите, вы до сих пор обижены и не понимаете! А между тем всё очевидно! Выйди она за вас тогда, шестнадцатилетней деревенской девочкой, – какой оказалась бы и её, и ваша судьба? Откажись она от живописи – и вам в жёны досталась бы умершая женщина, погасший призрак. И вы оба в конце концов сделались бы несчастными. Талант нельзя запирать в четырёх стенах, нельзя связывать ему крылья!

– Да ведь я и не собирался никого связывать! – вспылил Сергей. – Не Бобовины, так Москва и Петербург были бы к её услугам!

– Право? И в какой светской гостиной вас приняли бы с женой-отпущенницей? Серёжа, мы столько раз с вами говорили об этом… Варя – умница, она приняла тогда единственное верное решение! Я ведь была на первой её выставке в Москве, я была поражена её холстами… и не только я! Знающие люди из училища живописи стояли перед ними потрясённые! Нет, дай бог Варе того, что нужно творцу – свободы и… пожалуй, ничего другого. У неё свой путь, и не думайте, что он лёгкий. А вам…

– А мне остаётся только вспоминать о золотых денёчках юности мятежной. – с напускной весёлостью сказал Сергей. – Знаете, маменька, всё это можно было предположить ещё тогда, когда мне Варя объявила, что «Барышня-крестьянка» в насмешку Пушкиным написана. Мне бы тогда задуматься… ан нет, по уши влюблён был!