– Я ведь всё же мужчина, Наталья Владимировна. Я был на войне… – Михаил осёкся. «Ну да, вспомни… Вспомни перевязочную у Пирогова. Все эти ноги отрезанные! И животы, осколками вспоротые! И жара, и мухи, и гной с кровью… Ну – кого наизнанку выворачивало прямо солдатам под ноги?! Целый месяц прошёл, прежде чем научился сдерживаться…» – Иверзнев сердито мотнул головой и с ещё большим изумлением посмотрел на Наташу.

– Я, признаться, восхищён, Наталья Владимировна. Никак нельзя было ожидать от барышни…

– Оставьте всё это, Михаил Николаевич. – отозвалась она с таким тяжёлым и взрослым вздохом, что Иверзнев снова неловко умолк. – Восхищаться нечем. Я чувствую себя такой никчёмной, глупой… Знаете, как бывает, когда у людей – горе, кто-то умер или заболел, и нельзя помочь… и вдруг вбежит кто-нибудь с улицы и, ничего не зная, начнёт петь или смеяться… Вот это как раз про меня!

– Вы ошибаетесь. – осторожно сказал Михаил. – И вы несправедливы к себе. Как вы, едва начав жизненный путь, можете отвечать за чужие грехи, чужую жестокость?

– Не знаю… не знаю. Но чувствую, что – могу, что – должна! И совершенно бессильна при этом… – Наташа вдруг снова расплакалась. – Боже мой… Платья, фасоны, духи… цветы! Какая чушь!

– Я даже забыл поблагодарить вас за Василису… – попытался Иверзнев перевести разговор.

– А я забыла вас спросить! Целый день держала это в голове – и вспомнила только сейчас! – Наташа остановилась посреди дороги и порывисто повернулась к Иверзневу. Свет месяца упал на её взволнованное, мокрое от слёз лицо. – Михаил Николаевич, ведь может быть такое, что на каторгу попадают невинные люди? Что здесь, на заводе, они тоже есть? Скажите мне честно, как на самом деле! Папа говорит, что здесь собраны самые страшные разбойники со всей империи… но… но как же такое может быть? И Устинья? И Василиса? И… право, не знаю… Ефим?..

Иверзнев молчал, стараясь не рассмеяться – и чувствуя одновременно, как комок горечи подступает к горлу. Что можно было отвечать, глядя в распахнутые прямо ему в лицо мокрые глаза? Ничего, кроме правды.

– Наталья Владимировна, здесь полным-полно невинных людей. Устинья такой же честный человек, как мы с вами. Ни в чём не виноват Антип. О Василисе я знаю меньше. В её бумагах сказано, что она убила свою барыню. Насколько это истинно – пока не могу судить. Ефим Силин… Там очень тяжёлая история. Когда-нибудь, возможно, расскажу вам её.

– Но… но как же такое может быть?! И папа ничего этого не знает?!

Иверзнев неопределённо усмехнулся, понимая, что выкрутиться из этого переплёта ему будет нелегко. Старательно подбирая слова, заговорил:

– Наталья Владимировна, вы не должны, я думаю, осуждать вашего отца. Он выполняет свой долг так, как его понимает. Не он первый, не он последний.

– Но вы были готовы нынче его застрелить!

– Да, чёрт возьми! – не выдержал Иверзнев. – Потому что я не выношу несправедливости и поспешных решений! И неспособности отвечать за эти решения! И… – чудовищным усилием воли сдержавшись, он шумно вздохнул и с минуту молчал, слушая, как рядом тихо, испуганно дышит Наташа. Чуть погодя медленно сказал: