– Да-а… Говоришь, давно она под тебя клинья забивала? Не врёшь ли, Ефимка?

– Чего «врёшь»… Почитай, с начала с самого! Как ни зайдёшь – она чуть ли не в чём мать родила встречает! Я уж подумывал – не в окно ль ей дрова кидать? Так, холера, высунется в окно и кричит: «Ефим, неси прямо сюда!» У-у, л-лахудра…

– А чего молчал?

– А кому жалиться было?! – вызверился Ефим. – Устьке?! Аль Петровичу?! Я и так два месяца дрожал, чтоб он не дознался…

– Мне бы сказал. Я бы заместо тебя к ней с дровами походил.

– А коли б она и на тебя полезла? – серьёзно спросил Ефим. – У тебя-то даже и морда не рваная! Ты и вовсе не отбился бы…

Антип только передёрнул плечами. Помолчав, вздохнул:

– И за какой грех Петровичу этакая крапива попалась?.. Ладно. Пойти и впрямь поспать, что ль.

Он встал. Нагнулся к спящей Василисе. Легко поднял её на руки, перенёс на лавку, укрыл большим Устиным платком. Васёна шевельнулась во сне, что-то жалобно простонала, закидывая руку за голову. Антип, стоя рядом, смотрел ей в лицо.

– И сам с ней ложись. – ухмыльнувшись, посоветовал Ефим. Антип молча отмахнулся и вышел за дверь, громыхнув цепью на ногах.

Лазарев, на ходу натягивая непросохшую куртку, вышел на крыльцо лазарета, задрал голову. По тёмному небу неслись рваные тучи. Между ними изредка проглядывал край месяца, бледным светом окатывая мокрые хребты заводских крыш. Сырой холод неумолимо забирался за воротник. Передёрнув плечами, инженер подумал о том, что на их с Иверзневым квартире сейчас пусто, темно и холодно. Вчера сгорела последняя свеча, и ни один из них не нашёл времени купить в заводской лавке новую.

«Лягу к чёртовой матери спать, и всё!» – свирепо подумал Лазарев, прыгая с крыльца. – «В кои-то веки можно?!.»

– Василий Петрович…

Он остановился как вкопанный. Мгновенно стало жарко.

– Малаша?..

Она качнулась к нему из темноты. Мутно блеснули белки глаз.

– Господи, Малаша! Что ещё случилось? Что с тобой?

– Василий Петрович… – низкий до хрипоты, срывающийся голос послышался совсем рядом, сводя его с ума. – Василий Петрович, бедный вы мой… Вы простите меня, дуру бестолковую! Кто же знать мог, что она… жена-то ваша… Кабы я знала, что она такая паскуда, такая змея подколодная… Вася, Васенька, сердце моё!

Лазарев неловко шагнул к ней. Меланья с коротким всхлипом кинулась ему в руки, и он молча, с силой прижал её к себе.

«Однако – характер! Ни истерики, ни обморока! Хотя напугана до полусмерти, и немудрено!» – думал Иверзнев, идя рядом с Наташей Тимаевой по пустынной заводской улице. – «Кто бы мог подумать… Ребёнок шестнадцати лет, только что из института, никакого представления о людях, о жизни… Это же надо – Ефима Силина не испугаться! Да ещё когда Ефим расположен напугать! И как могла у такого сукина сына получиться такая дочь? Как она, в самом деле, на Верку похожа…»

Вслух же он сказал:

– Вы напрасно остались в лазарете, Наталья Владимировна. Смотреть на всё это без привычки…

– Разве можно к такому привыкнуть? – тихим, севшим от слёз голосом спросила Наташа. – Вы вот смогли, Михаил Николаевич?

Иверзнев вздохнул. Небо над их головами неожиданно расчистилось, выпустив на свободу кривой, как лезкие ножа, месяц. Где-то в тайге протяжно, тоскливо завыл волк. Ему немедленно ответили унылым брёхом заводские собаки.